Ультиматум. Ядерная война и безъядерный мир в фантазиях и реальности - Владимир Гаков

Я в который раз цитирую Алеся Адамовича. Место в череде героев этой книги было бы обеспечено белорусскому писателю одной только книгой "Каратели", его имя стоит в одном ряду с именами публицистов и ученых — борцов с атомной угрозой. Кроме того, в январском номере журнала "Новый мир" за 1987 год появилась его научно-фантастическая повесть "Последняя пастораль". Знакомством с нею и ее автором завершается рассказ о советской атомной фантастике.

АЛЕКСАНДР (АЛЕСЬ) МИХАЙЛОВИЧ АДАМОВИЧ

Род. в 1927 г.

Советский писатель, литературовед, публицист. Член-корреспондент Белорусской АН. Участник Великой Отечественной войны. Окончил Белорусский государственный университет, доктор филологических наук, профессор. Секретарь СП СССР, директор Всесоюзного НИИ киноискусства. Автор книг "Партизаны" (1960–1963), "Хатынская повесть" (1972), "Каратели". (1980) и др. Государственная премия БССР (1977).

В 70-е годы мало кто мог предвидеть неожиданную творческую эволюцию этого писателя. Признанный (да и то, если говорить честно, отнюдь не всеми) мастер военной прозы, скорбный летописец Хатыни и других "огненных деревень" вдруг так резко изменит своей теме! Займется проблемами будущего, окунется с головой в публицистику и благодаря своему бескомпромиссному темпераментному слову быстро выдвинется в "прорабы перестройки", в первые ряды строителей нового мышления.

А может быть, все как раз и получилось органично и естественно. Глубокое исследование феномена фашизма — а Адамович в "Карателях" превозмог эмоции и занялся изучением фашизма именно как исследователь; затем, надо думать, не один год тягостных размышлений о новой социальной, философской, психологической реальности, в которую мы загнали себя, создав Бомбу… Мужества ему, человеку, окончившему "партизанские университеты", было не занимать. Вот он мужественно и додумал все до конца.

"Формулы взрывов, все более опасных, они жадно выхватывали из рук физиков-химиков. А из рук философов и даже поэтов — блестящие ножи, кинжалы неосторожных парадоксов, которыми так удобно вспарывать брюхо всем этим предрассудкам: совесть! сострадание! человеколюбие!.. И разве один Ницше не ведал, что творил? И чем все может кончиться!.."[58]

Это 1980 год, повесть "Каратели". Спустя семь лет, сразу по окончании московского форума "За безъядерный мир, за выживание человечества" писатель в интервью газете сформулировал свое понимание нового мышления. По Адамовичу, это "не всего лишь новая логика. А и новая нравственность, чувствование нового и литература новая. Оно может и напугать — новое мышление. Непростая это вещь — додумывать до конца мысли термоядерного века… Новое мышление — не умственные упражнения. Оно требует смелости. От человека военного — смелости признать бессмысленность, абсурдность, бесчеловечность самого этого "дела" — войны. То есть обесценивания как бы самой их профессии. Лично для меня сегодня нет храбрее и достойнее военных, чем те, кто, подобно отставным генералам, свои военные знания отдают антивоенному движению"[59].

Даже тогда — сказавший такое вряд ли мог рассчитывать на спокойную, бесхлопотную жизнь…

В его публицистических статьях последних лет высказано впервые многое из того, что спустя короткое время было официально подтверждено и закреплено в материалах съездов и международных форумов, нашло отражение в новой политической стратегии и военной доктрине нашей страны. Конечно, не один он думал над этим, но он думал как писатель, как проповедник. И мысли его, образные и обжигающие заключенной в них жестокой правдой, доходили до умов и сердец миллионов.

В наше время это даже важнее. В том кипящем вареве, что зовется общественным сознанием человека "атомной эпохи", здравые идеи посещают, вероятно, многих. А вот достучаться до разума и сердца отупевших, разочарованных, уставших и просто равнодушных по силам лишь единицам.

Поэтому от года к году, из месяца в месяц я ждал появления научной фантастики Алеся Адамовича. Все то, что происходило вокруг него, и его внутренняя эволюция, насколько можно было судить по тону его выступлений, подталкивали писателя к фантастике неудержимо.

И вот он вышел, этот страшный и одновременно саркастичный пересказ известной истории об обретенном Рае но на сей раз как "приложение" к концу света. За стенами Рая — острова в океане, закупоренного неведомыми природными силами (результат ядерного катаклизма!) в своего рода непроницаемый кокон, продолжает происходить невероятное, а на острове царит идиллическое затишье. Здесь и встречаются новые Адам и Ева: советский офицер с атомной подводной лодки и представительница одной из нейтральных стран, чудом уцелевшая в убежище. (Потом еще появится американский солдат — все правильно, и в библейском грехопадении участвовало трое…)

Они живут, любят, ссорятся. Много говорят, вспоминают, спорят о мире, который не успели, не смогли — или не захотели — сохранить… А в заключительных абзацах повести выясняется, что и они-то сами тоже как бы не существуют. Фантомы? Случайная игра лучиков света создала эти "живые голографии" — или они попросту кому-то (кому?!) приснились?

Автору очень многое хотелось высказать, потому он и прибег к опыту философского романа-диалога эпохи Просвещения. В повести очень много говорят и спорят; кому-то это может показаться тяжеловесным… Однако хотел бы я посмотреть на читателя, который бросил бы Адамовичу упрек в многословии!

Наоборот, он и в фантастике своей хотел досказать то, что, по его мнению, художественная литература пытается замолчать; и длится это долгие годы. Мысли о новом понимании войн справедливых и неправедных, о новом смысле патриотизма, о новых приоритетах, которые отныне должны основываться на общечеловеческих ценностях. О нашем старом разуме, не справляющемся со свалившимися на голову иными реалиями жизни, о старых предрассудках. И о забвении многого другого бросал он упрек традиционной литературе. А призывал создавать сверхлитературу:

"Не спрашивай, если ты писатель, что литература может, а спрашивай, что ты — ты! — должен. Ведь литература — не что иное, как результат нашей самоотдачи. А она, самоотдача, сегодня не будет достаточна, если в нас самих не взорвется та проклятая бомба, заранее, в душе, в мозгу нашем — во имя того, чтобы реально никогда не вспучивался над планетой отвратительный гриб. Всю угрозу, всю опасность впусти в себя, не бойся додумать самую жестокую мысль до конца, и тогда не будешь спрашивать, что литература может и может ли"[60].

Глава 9

К БЕЗЪЯДЕРНОЙ ВЕСНЕ

Мы — на финишной прямой.

Во всех смыслах. Человечество вплотную подошло к решению главного на сегодняшний день вопроса. К ультиматуму. Если исходить из первоначального значения латинского слова, то следующая мировая война будет с неизбежностью ультимативной, то есть последней, окончательной. На последнем своем повороте, как мне кажется, и атомная фантастика — вряд ли еще долгое время просуществует проблема, питающая ее (другой вопрос, как она разрешится!)… Наконец, близок финал и этой книги.

Что же может культура — а сегодня это, очевидно, не только литература, но и обязательно кино и телевидение — и может ли? Вопрос, заданный Алесем Адамовичем, требует ответа.

Не знаю, как насчет литературы (читателю самому судить), но на что способно современное кино, еще до "Писем мертвого человека", продемонстрировали две американские картины, вышедшие в 1983 году, — "На следующий день" и "Военные игры".

Первую снял тогда еще начинающий режиссер Николас Майер.

НИКОЛАС МАЙЕР

Род. в 1945 г.

Американский писатель и кинорежиссер. После литературного дебюта в 1977 г. — романа "Семипроцентное решение", ставшего бестселлером, переключился на режиссуру. Постановщик фильмов "Время после времени", "Звездный путь-II: Гнев Хана" и "На следующий день".

Обратите внимание на дату: что-то символичное есть в том, что точный ровесник атомной эры прославился более всего своим "атомным" фильмом. А прошедший по каналам телекомпании Эй-би-си фильм "На следующий день" произвел настоящий фурор и буквально расколол сознание нации надвое. Хотя ясно это стало не сразу…

Вообще, высказывания типа: "искусство спасет мир" или "искусство бессильно приостановить катастрофу" — в случае с ядерной опасностью следует признать крайними (хотя за первым и маячит тень великого Достоевского). Истина, вероятно, где-то посредине: искусство может способствовать предотвращению катастрофы, хотя его влияние на общественное сознание в данном случае не прямое, а косвенное.