Ада, или Отрада - Владимир Владимирович Набоков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Марина вынула «Албани» из хрустальной шкатулки, в которой держала турецкие папиросы с фильтром из лепестка красной розы, и передала шкатулку Демону. Немного смущенная Ада тоже закурила.
«Ты ведь отлично знаешь, – сказала Марина, – что твой отец против того, чтобы ты курила за столом».
«Ах, пусть курит», проговорил Демон.
«Я говорю о Даниле, – с нажимом пояснила Марина, – у него на сей счет пунктик».
«Зато у меня есть счет с пунктиками», ответил Демон.
Ада и Ван не могли удержаться от смеха. Это была добродушная пикировка, не особенно остроумная, но все же забавная, и мгновенье спустя Ван продолжил ее:
«Пожалуй, я тоже воспользуюсь этим “Алиби”, то есть “Албани”».
«Прошу всех отметить, – сказала Ада, – насколько voulu была эта оговорка! Признаться, мне нравится выкурить папиросу, когда хожу по грибы, но когда я возвращаюсь, этот ужасный насмешник принимается твердить, что от меня несет влюбленным турком или албанцем, повстречавшимся мне в лесу».
«Что ж, – сказал Демон, – Вана можно только похвалить за то, что он блюдет твою честь».
Настоящие русские профитроли (очень мягкая «л»), впервые приготовленные русскими кондитерами до 1700 года в Гаване, представляют собой более крупные пирожные с более сливочным шоколадным кремом, чем те темные и маленькие «профит-роллы», которые подают в европейских ресторанах. Наши сотрапезники отведали этих сладких бомбочек под соусом chocolat-au-lait и уже готовы были приняться за фрукты, как в столовую вдруг быстро вошел Бут в сопровождении отца и ковыляющим следом Джонсом.
Все клозеты и водопроводные трубы в доме вдруг заурчали и забулькали, что всегда предшествовало и сопутствовало международному соединению. Марина, уже несколько дней ожидавшая вестей из Калифорнии в ответ на свое бурное послание, не смогла совладать со страстным нетерпением и при первом же утробном спазме едва не кинулась к дорофону в прихожей, когда в столовую ворвался молодой Бут, волоча за собой длинный зеленый провод (который заметно вздувался и сокращался, совсем как змея, заглатывающая полевую мышь) и держа на вытянутой руке богато украшенную бронзово-перламутровую трубку, которую Марина с неистовым «À l’eau!» прижала к уху. Дорофонировал, однако, всего лишь старый хлопотун Данила, желавший сообщить, что Миллер все же не сможет приехать сегодня вечером и что он прибудет с ним в Ардис утром ранним и ясным.
«Что ранним – верю, но сомневаюсь, что ясным», заметил Демон, который к этому времени уже пресытился семейными радостями и немного жалел, что пропустил начало вечерней карточной игры в Ладоре ради этого старательно устроенного, но все же не вполне первоклассного пиршества.
«Кофе подадут в Желтую гостиную, – сказала Марина таким траурным голосом, как если бы говорила о ссылке в Сибирь. – Джонс, пожалуйста, не наступайте на телефонный шнур. Ты не представляешь, Демон, до чего мне не хочется вновь, спустя столько лет, видеть этого неприятного Норберта фон Миллера, ставшего, вероятно, еще более высокомерным и угодливым, а кроме того, я убеждена, он не понимает, что жена Данилы – это я. Он из балтийских русских (поворачиваясь к Вану), но вообще-то echt deutsch, хотя его мать урожденная Иванова или Романова, или что-то такое. Она владела миткальной мануфактурой в Дании или Финляндии. Ума не приложу, как он сумел заделаться бароном: двадцать лет тому назад он был просто господином Миллером».
«Каковым и остался, – холодно сказал Демон, – поскольку ты смешала двух Миллеров. Поверенный Данилы – это мой старый друг Норман Миллер, адвокатское бюро “Фейнли, Фехлер и Миллер”, наружностью он вылитый Вильфрид Лорье. А у Норберта, помню, голова как Kegelkugel, живет он в Швейцарии, прекрасно осведомлен, за кого ты вышла замуж, и этот Миллер мерзавец, каких поискать».
Быстро выпив чашку кофе с рюмкой вишневого ликера, Демон поднялся.
«Partir c’est mourir un peu, et mourir c’est partir un peu trop. Скажи Даниле и Норману, что завтра в любое время я буду рад встретиться с ними за чаем в “Бриане”. Кстати, как Люсетта?»
Марина нахмурилась и покачала головой, изображая любящую, обеспокоенную мать, хотя, в сущности, к дочерям она испытывала даже меньше привязанности, чем к милому Даку и жалкому Дану.
«Ох, как же мы волновались, – сказала она наконец, – как ужасно волновались. Но теперь, судя по всему —»
«Ван, – обратился Демон к сыну, – будь добр. Шляпы у меня не было, но были перчатки. Скажи Бутейану, чтобы поискал в галерее, я мог обронить их там. А, нет! Погоди. Все в порядке. Я оставил их в автомобиле, поскольку помню прохладу этого цветка, вынутого на ходу из вазы…»
Он отбросил его в сторону, отбрасывая вместе с ним тень своего мимолетного желания погрузить обе руки в вырез платья и обхватить мягкую грудь.
«Надеялась, что ты переночуешь здесь, – сказала Марина (которой, впрочем, было все равно). – Какой у тебя номер комнаты в отеле, не двести ли двадцать второй, часом?»
Ей нравились романтические совпадения. Демон сверился с биркой на ключе: 221, что было достаточно хорошо в профетическом и анекдотическом отношениях. Лукавая Ада, разумеется, бросила украдкой взор на Вана, который напряг крылья носа, изображая Педро, обладателя прекрасных точеных ноздрей.
«Надсмехаются над старухой, – сказала Марина не без кокетства и по русскому обычаю поцеловала гостя в склоненный лоб, когда он поднес ее руку к своим губам. – Прости, – прибавила она, – я не выйду на террасу. Не выношу мрака и сырости. Чувствую, что у меня уже подскочила температура, до тридцати семи и семь, по меньшей мере».
Демон постучал по барометру, висевшему у двери, но по нему так часто ударяли, что прибор уже перестал отзываться сколько-нибудь вразумительным образом и не шелохнулся, показывая четверть четвертого.
Ада и Ван вышли проводить его. Стояла душная ночь, моросил «зеленый дождь», как его называли ладорские земледелы. Черный седан Демона, окруженный лаковыми лаврами, элегантно поблескивал под тусклым фонарем крыльца, вокруг которого летали белесые мотыльки. Он нежно расцеловал детей, Аду в одну щеку, Вана в другую, затем вновь ее – в сгиб белой руки, которой она обняла его за шею. Никто не обращал внимания на Марину, махавшую из танжелового окна эркера концом своей шитой стеклярусом шали, хотя оттуда она могла видеть лишь блеск капота и косые струи
