Слепой убийца - Маргарет Этвуд

Первым делом он заявил, что я на грани нервного срыва, просил проявить уважение к моему горю и не забывать о хрупкости моего здоровья. Это немного отрезвило репортеров; они, естественно, решили, что я беременна, а беременность в те дни кое-что значила, и к тому же, как считалось, взбалтывала женщине мозги. Ричард объявил, что любая информация не останется без вознаграждения, но сумму не назвал. На восьмой день раздался анонимный звонок: Лора жива и торгует вафлями в парке развлечений «Саннисайд». Звонивший сказал, что опознал её по описанию в газетах.

Было решено, что мы с Ричардом поедем туда и её заберем. Уинифред сказала, что, скорее всего, у Лоры запоздалый шок после безвременной кончины отца — тем более, что она обнаружила тело. Такое испытание любого подкосит, а у Лоры очень тонкая душевная организация. Возможно, она не отдает себе отчета в своих поступках и словах. После водворения в лоно семьи Лоре надо будет дать сильное успокоительное и показать врачу.

Но важнее всего, продолжала Уинифред, чтобы ничего не пронюхали газетчики. Когда пятнадцатилетняя бежит из дома, это бросает тень на семью. Люди могут подумать, что с ней плохо обращались, а это серьёзная помеха. Уинифред имела в виду: помеха Ричарду и его политическим амбициям.

В то время в «Саннисайд» ездили отдыхать летом. Конечно, не такие, как Ричард или Уинифред: для них там слишком шумно, слишком потно. Карусели, сосиски, шипучка, тиры, конкурсы красоты, пляжи — короче говоря, вульгарные развлечения. Ричарду и Уинифред не понравилось бы так приближаться к чужим подмышкам или к тем, кто считает деньги в центах. Но с чего это я фарисействую: мне там тоже не нравилось.

Теперь «Саннисайда» нет: стёрт двенадцатиполосным шоссе где-то в пятидесятые. Исчез из нашей жизни, как и многое другое. Но тогда, в августе, жизнь била ключом. Мы приехали в двухместном автомобиле, но его пришлось оставить поблизости — на тротуарах и пыльных дорогах была давка.

День был отвратительный — душный и туманный; петли на дверях преисподней холоднее, как сказал бы сейчас Уолтер. Над берегом озера стоял невидимый, но почти осязаемый туман — затхлые духи и масло на голых загорелых плечах, копченые сосиски и жженый сахар. В толпу ныряешь, точно в соус, становишься ингредиентом, приобретаешь вкус. Даже у Ричарда под панамой увлажнился лоб.

Сверху раздавался скрежет металла, грохот вагонов и женский визг — американские горки. Я их видела впервые и смотрела во все глаза, пока Ричард не сказал: «Закрой рот, дорогая. Муха влетит». Позже я слышала странную историю — от кого? От Уинифред, конечно: она такими байками давала понять, что знает жизнь, даже низших классов, даже то, о чем не говорят. Она рассказывала, что девушки, которые дошли до беды, — это Уинифред так говорила, будто девушки туда взяли и сами дошли, — так вот, эти девушки шли в «Саннисайд» и катались на американских горках, чтобы у них случился выкидыш. Конечно, ничего не выходило, смеялась Уинифред. А если бы вышло, что бы они делали? Со всей этой кровищей! Взлетали бы в воздух в таком виде? Только представьте!

Слушая её, я представляла красный серпантин, что сбрасывали с океанских лайнеров в момент отплытия, он низвергался на провожающих; и ещё представляла красные линии, длинные толстые красные линии вьются вниз с американских горок и с девушек. Будто краской из ведра плеснули. Каракули киноварью. Как надпись в небесах.

Теперь я думаю: если надпись, то какая? Дневники, романы, автобиографии? Или просто граффити. Мэри любит Джона. Но Джон не любит Мэри — или недостаточно любит. Не так сильно, чтобы спасти от опустошения, чтобы ей не пришлось царапать повсюду эти красные, красные буквы.

Вечная история.

Но тогда я про выкидыши ничего не знала. Даже если бы при мне сказали это слово (чего не случалось), я бы не поняла, что оно значит. Даже Рини его не произносила: максимум смутные намеки на мясников за кухонными столами, и мы с Лорой, прячась на черной лестнице и подслушивая, думали, что это она про людоедов; мы считали, весьма увлекательно.

Визги с американских горок остались позади; в тире что-то хлопало, будто попкорн. Смеялись люди. Мне захотелось есть, но я молчала: мысль о еде казалась неуместной, а еда вокруг — за гранью пристойного. Ричард был мрачнее тучи; вел меня сквозь толпу, держа за локоть. Другую руку сунул в карман: это место наверняка кишит воришками, сказал он.

Мы добрались до палатки с вафлями. Лоры не видать, но Ричард и не хотел говорить с ней сразу: у него был свой план. Если получалось, он предпочитал действовать по нисходящей. Поэтому сначала хотел побеседовать с владельцем, крупным небритым мужчиной, от которого несло прогорклым маслом. Тот сразу все понял. Отошел от палатки, украдкой глянув через плечо.

Знает ли хозяин, что укрывает несовершеннолетнюю беглянку? — спросил Ричард. Боже упаси! — ужаснулся тот. Лора его провела — сказала, что ей девятнадцать. Но работала усердно, трудилась изо всех сил, убиралась в палатке, а когда дел совсем невпроворот, и вафли помогала печь. Где она спала? Ничего конкретного он не сказал. Кто-то здесь сдавал ей койку, но не он.

Поверьте, ничего плохого не было, во всяком случае он о таком не слышал. Она порядочная девушка, а он любит жену — не то, что некоторые. Он Лору пожалел — думал, у неё неприятности. Он когда видит таких славных девчушек, у него на душе теплеет. Кстати, он и звонил — и не только ради вознаграждения; он решил, что лучше ей вернуться к семье, правда же?

Тут он выжидающе посмотрел на Ричарда. Деньги были отданы, хотя — поняла я, — их оказалось меньше, чем владелец палатки ожидал. Потом позвали Лору. Она не возражала. Глянула на нас и решила не возражать.

— В любом случае спасибо за все, — сказала она хозяину. Пожала ему руку. Не поняла, что это он её сдал.

Мы с Ричардом вели её по «Саннисайду» к автомобилю, поддерживая за локти. Я чувствовала себя предательницей. Ричард усадил Лору в машину между нами. Я успокаивающе обняла её за плечи. Я сердилась, но понимала, что должна утешать. От Лоры пахло ванилином, сладким сиропом и немытыми волосами.

Как только мы вошли в дом, Ричард призвал миссис Мергатройд и велел принести Лоре стакан чая со льдом. Лора не стала пить; застыла на диване, сжав коленки, неподвижная, с Потемневшими глазами на окаменелом лице.

Она вообще представляет, сколько волнений и тревог нам доставила? — спросил Ричард. Нет. Ей все равно? Молчание. Он искренне надеется, что она больше ничего такого не выкинет. Молчание. Потому что теперь он, так сказать, in loco parentis[95], отвечает за нее и намерен выполнить свои обязательства, чего бы ему это ни стоило. А поскольку не бывает односторонних отношений, он надеется, она понимает: и у нее есть обязательства перед ним — перед нами, поправился Ричард, — а именно: хорошо себя вести и делать, что требуется. Ей понятно?

— Да, — ответила Лора. — Мне понятно.

— Очень надеюсь, — сказал Ричард. — Очень надеюсь, что понятно, юная леди.

От юной леди меня передернуло. Слова прозвучали упреком, словно быть юной и леди — дурно. Если так, упрек относился и ко мне.

— Что ты ела? — спросила я, чтобы сменить тему.

— Засахаренные яблоки, — ответила Лора. — Бублики. На второй день они дешевле. Ко мне все были очень добры. Сосиски.

— О боже, — произнесла я, умоляюще улыбаясь Ричарду.

— Другие люди это и едят, — сказала Лора. — В реальной жизни.

И я начала смутно понимать, чем её привлек «Саннисайд». Другими людьми — теми, что всегда были и будут другими, — для Лоры, по крайней мере. Она жаждала им служить, этим другим людям. В каком-то смысле стремилась слиться с ними. Но ей не удавалось. Повторялась история с бесплатным супом в столовой Порт-Тикондероги.

— Лора, зачем ты это сделала? — спросила я, когда мы остались вдвоем (на вопрос: как ты это сделала? ответ имелся простой — сошла с поезда в Лондоне и поменяла билет. Хорошо, в другой город не уехала — мы бы её вообще не нашли.)

— Ричард убил папу, — ответила она. — Я не могу жить в его доме. Это неправильно.

— Ты не совсем справедлива, — сказала я. — Папа умер в результате несчастного стечения обстоятельств. — Мне стало стыдно: казалось, это произнес Ричард.

— Может, и не справедлива, но это правда. По сути правда, — возразила Лора. — В любом случае, я хотела работать.

— Но зачем?

— Показать, что мы… что я могу. Что я… что мы можем обойтись без… — Отвернувшись, Лора покусывала палец.

— Без чего?

— Ты понимаешь, — сказала Лора. — Без всего этого. — Она махнула рукой в сторону туалетного столика с оборочками и штор в цветочек. — Первым делом я пошла к монахиням. В Звезду Морей.

О Боже, подумала я. Только не монахини снова. Я думала, с монахинями уже покончено.