Лед - Владимир Кузнецов

— Ответь нам, названный Патриком Руа, — произносит сидящий в центре, — ты сам считаешь возможным продолжать играть в хоккей?

— Я не вижу препятствий этому.

— И ты не считаешь, что ты нарушил правила Лиги?

Вопрос содержал очевидный подвох. Прежде чем ответить, Руа несколько секунд обдумывал его.

— Мое суждение не является конечным в данном вопросе. Я мог не заметить нарушения и допустить его неосознанно.

— Ты ударил лайнсмена! — вдруг дребезжащим голосом выкрикнул сидящий справа бокор. Руа не пошевелился, по-прежнему глядя в темные провалы глазниц колдуна, сидящего в центре.

— Я уже объяснил, почему поступил так.

— И больше ничего? Ты больше никаких провинностей за собой не видишь? — продолжал напирать сидящий в центре. Его маска слегка подрагивала, отчего казалось, что линии на ней плывут, меняя положение и оттенок.

— Провинности определяет комиссия. Я не сомневаюсь, что она примет верное решение. Каким бы оно ни было.

— И ты примешь его?

Патрик снова задумывается, но потом кивает:

— Да.

— Даже если будешь с ним не согласен?

— Мое согласие или несогласие не имеет значения.

— А чье имеет?

Вопрос этот вызвал странный, болезненный укол где-то внутри. Будто только ради него и шел весь этот разговор. Ради того, чтобы понять, кто еще замешан в этом.

— Клуб может опротестовать ваше решение, — осторожный, предсказуемый ответ не удовлетворяет колдунов. Они перешептываются, говоря на непонятном, клацающем языке. Возможно это тот самый тайный язык худду, созданный на основе какого-то западно-африканского диалекта. Канадские газеты любили судачить о Партии худду-радикалов, приписывая ей разное — от чудесного до ужасного. О тайном языке они говорили, что он не поддается изучению и дешифровке и может быть познан только заклятием, известным исключительно Кругу Старейшин.

— Клуб обязан будет принять наше решение, как решение высшего уполномоченного лигой института, — голос колдуна прозвучал резко. — Ты должен это понимать.

— Я это понимаю, — не стал спорить Руа.

— Это все, что ты можешь сказать? Можешь ли ты высказаться в свою защиту?

Патрик прикинул варианты.

— Нет. Ничего более того, что я уже говорил.

Бокоры снова загомонили, защелкали, кто-то ахал рукой то и дело указывая сверкающим перстнями пальцем на вратаря. Наконец, центральный поднялся со своего места. Руа чувствовал сверлящий взгляд, устремленный на него из темных прорезей.

— Всего по твоему вопросу может быть три решения. Первое — дисквалификация. Поведение рекрута должно строго ограничиваться правилами и указаниями тренера. Самовольное нарушение недопустимо. Самовольное нарушение есть главный критерий непригодности рекрута. Второе — рекрут может быть восстановлен. Тебя снова отправят в клинику и переработают. К следующему сезону ты сможешь вернуться — если клуб согласиться оплатить твой ремонт и ждать твоего возвращения.

Он замолкает, словно ожидая реакции Патрика. Руа молчит.

— Третий — ты можешь быть допущен к играм, поскольку нарушение было совершено не тобой, а спровоцировано: либо магией противника, либо сбоем в чарах скульпторов твоего клуба. Поскольку такой сбой был единоразовым, нет ни смысла, ни необходимости отстранять тебя от игр. Ты возвращаешься в клуб и идешь в плей-офф вместе с твоими товарищами по команде.

Изменение в построении фраз к концу перечисления намекало, что решение уже принято. Или же колдун продолжает играть с рекрутом, провоцируя его, пытаясь вытянуть некую тайну, сути которой Руа не понимает. Повисшая в комнате тишина становится вязкой, осязаемой. Она липкими щупальцами проникает в уши, заполняет их, медленно пробирается внутрь головы, вызывая непреодолимое желание заговорить, разрушить эти мерзкие объятия.

— Ты допущен к играм, — вдруг произносит бокор. Больше никаких пояснений, комментариев… ни одного слова. Патрик чувствует, как по телу пробегает легкая дрожь.

— Я могу идти? — наконец спрашивает он. Колдун кивает:

— Можешь.

Развернувшись, Руа направляется к двери. Сердце отчаянно стучит о ребра, грудь сдавливает чем-то холодным и мягким, так что трудно сделать глубокий вдох. Уже положив ладонь на дверную ручку, он останавливается и разворачивается. От страха горло сжимается в спазме, не позволяя словам выйти наружу. Но он должен спросить.

— Почему?

— Что? — переспрашивает бокор. Патрик переводит дыхание:

— Почему меня не дисквалифицировали? Из-за франкофонов?

— Может быть, — спокойно отвечает колдун. — А почему это тебя беспокоит?

— Я хочу понять.

Маски за столом снова начинают перешептываться, щелкая и свистя, как сухая роща на ветру. Сквозь этот шум проступает негромкий смех главного бокора. Руа был почти уверен, что это папа Майотори, хотя в прошлый раз маска на контроллере была другой.

— И не это ли желание есть главный повод, по которому мы должны были тебя отстранить?

— Я не знаю ваших критериев.

— Верно. Не знаешь. Но ты же видишь других рекрутов. Разве у них возникают подобные желания? Любые желания, кроме естественных?

— Я не знаю. Я мало общался с другими рекрутами, — произнес Патрик, вспомнив, впрочем, Соетарта, чьи желания были вполне читаемы — и вполне естественны.

— Франкофоны, конечно, большая проблема для Лиги, чем мы хотим признать, — бокор растопыривает пальцы рук в странном жесте, словно собирается поймать брошенный ему мяч. — Еще один бунт был бы крайне нежелателен. Да и ненависть к Лиге легко может перекинуться в ненависть к худду, что еще более нежелательно. И все же, это не было главной причиной.

— Что тогда?

Бокор снова засмеялся:

— Ты скажи нам, Патрик Руа.

— Я не знаю, — голову снова сдавило тисками, вызвав тупую боль в висках. Маска сокрушенно качнулась из стороны в сторону.

— Это возможно. В таком случае, лучше тебе сохранить это незнание. Иди. Больше нам нечего тебе сказать.

Глава XIV

Здесь — одна из трех последних глав «Льда». Читать можно в любом порядке, в равной степени — читать только одну из них, какую подскажет интуиция. По сути, это не разные концовки — это одна и та же глава, но… Весь вопрос во внутренней мотивации героя.

Глава XIV — Совесть

«Монреаль Варлокс» — «Флеймин Тайгерс оф Калгари», Финал Кубка Стенли, первая игра. Май, 16-е

Иногда, в самом конце пути, когда цели оказывается на расстоянии вытянутой руки, вдруг приходит в голову странное, парализующее сомнение. Внутри сам собой рождается вопрос: «А нужно ли тебе это? Действительно ли это то самое, к чему ты так долго шел? Вдруг это ошибка?»