Лягушки - Владимир Орлов

Теперь, разъяснив загадку с форточкой, можно было бы и выспаться. Но прежде, конечно, по правилам игры следовало уничтожить послание с мольбой на коленях. Разжёвывать его у Ковригина не возникло желания. Как он и предполагал, за низкой дверцей находились умывальник и унитаз. Послание было сожжено, и пепел его вода направила в дырки умывальника.

Ковригин посчитал необходимым закрыть форточку. А она не закрывалась. Через форточку же попёрло в комнату нечто фиолетовое, то ли туман, то ли дым. "Не желают ли меня уморить?" — испугался Ковригин. Ему стало казаться, что он задыхается. Ковригин намочил тонкое полотенце для рук и прикрыл им рот и ноздри. Но ощущения удушья и страха не исчезли. Попытки Ковригина открыть дверь и выскочить на винтовую простенную лестницу башни толку не дали. Засов двери будто заклинило, а потом Ковригина остановили звуки. Дверь была металлической, и чем стали её скрести с тишайшими, но услышанными просьбами: "Сашенька, открой!" — Ковригин понять не мог, не когтями же и не стальными наручьями доспехов? Скребки и тихие просьбы сменились наглым взламыванием двери со злыми ударами по ней. Били чуть ли не ломами или копьями. "Этак и дверь пробьют, и меня к ней прибулавят, как высушенную бабочку" — Ковригин отскочил от двери в надежде отворить окно и по уступам камней (занимался некогда скалолазанием) спуститься на плиты предмостной площади. Но тут же увидел за стеклом зловещую рожу Головачёва, выряженного генералом Люфтваффе, на плечах Головачёва была растопыренная руками генерала плащ-палатка, отчего сам генерал казался гигантской летучей мышью, губы его шевелились, и по ним Ковригину читалось: опять, негодяй (он, Ковригин), позволяешь себе обижать прекрасную женщину!

"Какую? Какую именно прекрасную женщину?" — хотелось спросить Ковригину. Но фиолетовый дым забивал ему рот…

"В сундук! В сундуке! — будто бы послышалось Ковригину. — Открой сундук! Там противогаз!"

Ковригин рывком откинул крышку сундука, опустил в сундук руку и выволок оттуда чёрную вуаль.

"Чур меня!" — перекрестился Ковригин. Отшвырнул от себя вуаль (вот тебе и португалка де Луна!), но вуаль, отлетевшая было сантиметров на пятнадцать, свилась змеёй, вернулась к Ковригину и стала обтягивать ему шею. И всё же ему удалось стянуть с себя нежнейших свойств удавку, скатать её в ком, взвывший будто от боли, и выбросить ком в форточку.

Сейчас же фиолетовый дым был вытянут ветром от реки в воздухи над замком.

Генерал Люфтваффе взмахнул крыльями плащ-палатки и улетел в неведомом направлении. При этом предъявив фиолетовой ночи выточенный из гранита профиль.

"Не он ли бомбил Журино в сорок втором году?" — пришло в голову Ковригину.

Тут он рухнул на гостевую койку и задрых.

28

В автомобили и автобусы рассаживались в двенадцать дня. Ковригину показалось, что и автомобили выглядели помятыми.

Хмелёву Ковригин не увидел.

— Уже отбыла, — сказала Антонова.

"То есть узницей в башне не осталась. Уже хорошо". Но она, видимо, и не предполагала пребывать узницей именно сегодня, раз назначила свидание на Колёсной улице. А раннее убытие Хмелёвой и её отсутствие на большом разъезде облегчало Ковригину устанавливать лад в душе. Не надо было смотреть в глаза Хмелёвой, не надо было врать ей. На Колёсную улицу в три часа дня являться он не собирался.

Господин Острецов прощался с гостями, улыбался иногда, но был, пожалуй, мрачнее или хотя бы печальнее вчерашнего. Возможно, и он устал от празднества не меньше заметно утомлённых или даже сокрушённых забавами, яствами и винными фонтанами призванных в его владение личностей.

Пантюхов и тот помалкивал и еле волочил ноги.

Кстати, сообразил вдруг Ковригин, среди призванных не было ни одного китайца или японца, или тем более индонезийца.

Странно…

Натали Свиридова подошла к Ковригину и нежным пальчиком ему пригрозила:

— Нехорошо, Ковригин, нехорошо! Я тебе в дверь стучалась, деликатно и робко, как мы и договаривались. А ты дверь не открыл. Давний друг, называется. А мне было не по себе. Нехорошо…

Дарования юные, Ярославцева и Древеснова, чемоданы и баулы готовые таскать за приветившей их Звездой, хоть и улыбались Ковригину, но кивками дали понять: действительно нехорошо…

Выяснилось, что, по новым творческим и финансовым расчетам, Свиридова с командой чёса через час с Журинской же пристани отправится теплоходом в Казань, а потом и в Нижний, где их ждут миллионы поклонников, уже рассевшихся в театральных и спортивных сооружениях.

— Но я тебя в Москве непременно сыщу, — сказала Свиридова, — а то ты совсем отбился от рук!

— Не сомневаюсь, — сказал Ковригин. — Приговор пересмотру не подлежит и будет приведен в исполнение…

— Что, что? — нахмурилась Свиридова.

— Я пошутил, — поспешил Ковригин. — Неуместно и глупо пошутил…

Подошедший к Ковригину Острецов напомнил о своём желании поговорить не спеша и всерьёз о Журинском замке и о пребывании в нём отца Ковригина.

— Я не забыл, — быстро сказал Ковригин. — Кстати, ночью я вспомнил кое-что из рассказов отца.

И тут же замолчал. Будто бы испугался выговорить утренние, удивившие его, полудремотные ощущения.

— Вот и хорошо, — сказал Острецов. — Вы ведь пробудете в Синежтуре ещё несколько дней?

— Должен был бы… — промямлил Ковригин. И тут же добавил на всякий случай: — Правда, придётся сегодня позвонить редактору журнала… Мало ли что…

— Я вас понимаю, — кивнул Острецов. — Это самое существенное в жизни — "Мало ли что"…

Чтобы не глядеть в глаза и Острецову, Ковригин принялся рассматривать подробности башни и будто бы отыскивать окно собственной опочивальни. Форточка по-прежнему была открыта.

— Какие пинакли и люкарны замечательные, — произнес на всякий случай Ковригин. — Все линии возносят здание в выси!

Откуда же спускался ночью шелковый шнур с гирькой отвеса? И чья рука его опускала? Не в самом ли островерхом завершении башни проводила фиолетовую ночь "Ваша Е.+М."? Но там имелись лишь щели бойниц… Впрочем, шатёр завершения обходила терраса с зубчатым карнизом. И он, Ковригин, на этой террасе не раз бывал. Ковригина зазнобило. Когда бывал? Когда? В детстве, в детстве, кто-то будто принялся успокаивать его. Но успокоить не мог. Вернулись недавние ощущения, испытанные в утренней полудремоте. И он снова вспомнил, как смог пробраться из бывшей молельни внутристенным ходом во французскую башню. Когда это было? До бомбёжки? Или после неё? Не важно… И будто бы им с Юркой Шеленковым в нишах хода (у Юрки в руке был факел из промасленной тряпки) увиделись скелеты, то есть это Юрка уверил его в том, что он увидел скелеты и что они шевелятся…

Так, завелись в нём внутренние голоса и возникли видения! Хорошо хоть не открылся ему в сундуке клад с пиастрами. Нет, надо сегодня же бежать из Синежтура!

Но сундук-то был.

— Вы что-то увидели? — обеспокоенно спросил Острецов.

— Так… — небрежно выговорил Ковригин. — Просто посмотрел на свою форточку.

Взгляд его съехал по камням башни к плитам парадного двора, и была обнаружена на одной из серых плит чёрная тряпка. Подойти к ней и уж тем более поднять её Ковригин не решился.

— В университете и после него, — сказал он, — года три занимался скалолазанием. И сейчас прикинул, смог бы я спуститься по стене из назначенной мне комнаты. Выходит, что смог бы… Уступы всякие, украшения… И главное — швы промазок между камнями, чуть утопленные временем, позволили бы… Правда, руки и ноги у меня уже не те… И стена нынче влажная…

— Свиридова, — выступил вперёд Пантюхов с опохмельной чашей в руке, преподнесённой ему службой выживания, — сколько же ты всего упустила. Он ведь не только сонеты сплетает, но и человек-паук, небось, и серенады при подъёмах в твои затворы петь смог бы…

— Чтоб и вам хотелось! — сказал Ковригин.

— Это уж непременно! — воскликнул Пантюхов. — И на пароходы!

— Ему, Пантюхов, нужны теперь другие затворницы, — вздохнула Свиридова, — в Маринкиных башнях…

— Наталья Борисовна, — встревожился Острецов, — как это ни печально, но мне придётся на самом деле проводить вас сейчас на поселковую пристань, это в двух километрах, все ваши вещи и реквизит туда уже доставлены…

— Это и впрямь печально, — согласилась Свиридова, — но что поделаешь…

— Искусство, оно требует… — такими были первые слова Головачёва, услышанные Ковригиным в Журине.

— А что это за тряпка? — поинтересовалась вдруг дебютантка Древеснова, её журинские утомления лишь раззадорили и расцветили.

— Какая тряпка?

— Да вон валяется, чёрная! — сказала Древеснова. — Прямо под форточкой Александра Андреевича.

Древеснова подошла к тряпке, подняла её, распушила, рукой подёргала, будто желая стрясти с неё воду или грязь.