Азеф - Валерий Шубинский

Мария Аркадьевна Беневская, румяная круглолицая барышня, генеральская дочь, по свидетельству Савинкова, была пламенной христианкой, не расстававшейся с Евангелием и как-то вычитавшей в нем оправдание политических убийств. Она считалась невестой Моисеенко.

Беневскую судили осенью и приговорили к смертной казни (времена были уже жестокие), замененной десятью годами каторги. Мать ее во время суда покончила с собой. Моисеенко женился на однорукой каторжнице и уехал с ней в Сибирь. На этом закончилась террористическая работа Опанаса. (Потом они расстались: Беневская на каторге влюбилась в бывшего матроса с «Потемкина».)

Примерно в тот же день или, скорее, чуть раньше в Петербурге имело место происшествие гораздо более странное.

Вот как оно описано Герасимовым:

«Это было в середине апреля 1906 года, когда мы настойчиво искали следы людей, готовивших покушение на Дурново. Мы знали, что наблюдение за домом Дурново ведут террористы, переодетые извозчиками. Давно уже поняв, что Боевая Организация посылает своих людей на дело под видом извозчиков, политическая полиция вела наблюдение за постоялыми дворами, где жили извозчики, и содержатели этих дворов должны были постоянно информировать полицию обо всех извозчиках, которые по образу жизни, по внешнему виду, поведению бросаются в глаза и кажутся подозрительными. В результате тщательного наблюдения один из филёров заметил такого „странного“ извозчика, который останавливался неподалеку от дома, где проживал Дурново, и весьма упорно оставался на этом дежурном пункте. Прошло еще некоторое время, и моим агентам удалось напасть на след еще двух террористов, наблюдавших в качестве „извозчиков“ за Дурново и сносившихся между собою. Над этими тремя наблюдателями мы установили свое контрнаблюдение, которое обнаружило, что все три „извозчика“ поддерживают связь с четвертым лицом, которое явно играет роль руководителя всей группы. Другого не оставалось сделать, как арестовать всех четырех, и я собирался отдать об этом распоряжение. Но в самое это время возникло одно непредвиденное обстоятельство.

Дело в том, что один из старших филёров, руководивший наблюдением за этой группой террористов, в своих ежедневных рапортах называл четвертого террориста, который поддерживал сношения с „извозчиками“, — „наш Филипповский“, — что мне, конечно, не могло не броситься в глаза. Я вызвал его для объяснений, и тот мне доложил, что четвертого из наблюдаемых он знает уже давно, что лет 5–6 тому назад ему показал его в Москве Е. Медников в кондитерской Филиппова (отсюда и имя: „Филипповский“). По словам Медникова, этот Филипповский — один из самых важных и ценных секретных сотрудников. Поразительное известие! Мне не приходилось никогда слышать об агенте с таким именем».

Герасимов обратился к Рачковскому. Тот категорически заявил, что никакого агента в Боевой организации у него нет и быть не может. Тогда Герасимов вызвал «Филипповского» к себе. Тот назвался «инженером Черкасом», требовал немедленно освободить его и вообще разыгрывал оскорбленную невинность. Герасимов ответил: «Я знаю, что вы раньше работали в качестве нашего секретного сотрудника». Филипповский отрицал это, но «неуверенно».

Можно не сомневаться, что — намеренно неуверенно.

Герасимов отправил арестованного в камеру — «подумать на досуге». Через два дня он заявил, что, в самом деле, является сотрудником департамента и желает поговорить со своим прежним начальником Рачковским.

«Из тона последней фразы я вынес впечатление, что эта беседа для Рачковского не будет слишком приятной. С тем большим удовольствием я позвонил Рачковскому:

— Петр Иванович, мы задержали того самого „Филипповского“, о котором я вас спрашивал. Представьте, он говорит, что хорошо вас знает и служил под вашим начальством. Он сейчас сидит у меня и хочет говорить в вашем присутствии. Не придете ли вы сейчас ко мне?

Рачковский, как обычно, притворился ничего не ведающим и завертелся: что, да как, и в чем именно дело? Какой это может быть „Филипповский“? Я не могу такого припомнить… Разве что Азеф?»

Через 15 минут Герасимов стал свидетелем следующей сцены.

«…Рачковский явился в Охранное отделение. С обычной своей сладенькой улыбочкой он разлетелся к „Филипповскому“, протягивая ему, как при встрече со старым другом, обе руки.

— А, мой дорогой Евгений Филиппович, давненько мы с вами не видались. Как вы поживаете?

Но „Филипповский“ после двух дней скудного арестантского питания обнаруживал мало склонности к дружеским излияниям. Он был чрезвычайно озлоблен и не скрывал этого. Только в самой смягченной форме можно было бы передать ту площадную ругань, с которой он обрушился на Рачковского. В своей жизни я редко слышал такую отборную брань. Даже на Калашниковской Набережной не часто так ругались. „Филипповский“ обвинял Рачковского в неблагодарности, в бесчеловечности и вообще во всяких преступлениях, совершать которые способен был только самый бессовестный человек.

— Вы покинули меня на произвол судьбы, без инструкций, без денег, не отвечали на мои письма. Чтобы заработать деньги, я вынужден был связаться с террористами, — кричал на него „Филипповский“.

Смущенный и сознающий свою вину, Рачковский чуть защищался, сквозь рой обрушившихся на него ругательств и обвинений бросая только слова:

— Но, мой дорогой Евгений Филиппович, не волнуйтесь так, успокойтесь!»[191]

И после этого кто-то назовет Азефа трусом?

Подумаем: человек два года вел наглую двойную игру. Его начальник знает об этом — или, по крайней мере, подозревает. Это первое.

В роковой для государства час Азеф «уходит на дно» и перестает информировать полицию о действиях революционеров. Это второе.

Рачковский, возможно, устраивает Азефу «проверку» интригой с Гапоном — и нельзя сказать, чтобы агент Филипповский доказал в этой истории свою верность. Это третье.

На письма Рачковский не отвечает. Значит, недоволен.

Положение у Азефа-осведомителя — хуже некуда.

И что же он делает?

Грубо, напоказ полиции демонстрирует участие в подготовке теракта. А при встрече накидывается на своего шефа, на главу политической полиции Российской империи, с матерной бранью.

И это срабатывает! Эта исключительная в своей бесстрашной наглости тактика срабатывает, потому что террор идет по нарастающей, а хороших агентов в ПСР у властей нет: Татаров разоблачен и убит, авантюра с вербовкой Рутенберга, если на минуту предположить, что она устраивалась всерьез, закончилась крахом…