Протоколы с претензией - Е. Бирман

  – А тогда в воздухе повисла пауза, – продолжал Я., – ребята все были хорошие, – не без ностальгии заметил он, – но мне показалось, что какая-то капля все же покатилась у них по спине за воротом. Кто-то решил, что капля теплая, кому-то она показалась прохладной. Преподавательница наша тему свернула, не глядя в мою сторону, и была права – этим заезжим еврейчикам вечно не хватает такта, высокие принципы потому и высокие, что сияют в высоте, а не капают тебе за шиворот. Во всяком случае, я сегодняшний решительно и принципиально осуждаю Я. тогдашнего за эту еврейскую попытку навязывания русской культуре чего бы то ни было. Не имеет значения – хорошего или плохого.

  Я., вспомнив студенческие годы, замолк. Тогда его внутренний мир был более цельным, отмечает он, – как легко смотреть людям в глаза, когда ты на стороне всеобщей любви и терпения. Зато сейчас он понимает и чувствует, отчего кто-нибудь при этом мрачнеет и уходит в себя. А что изменилось? Он всего-то ныне вместо братства любящих людей – за братство любящих народов. И из-за этой малости он теперь иногда мрачнеет и уходит в себя.

  – Да, непростая тема, – сказал Б. и напомнил о том, как подорвался на национальной мине местный политик. Он и сидел-то за рулем машины, в которой, кроме него, как он думал, никого не было. Переключая еврейские радиостанции, угощавшие его восточной музыкой, он буркнул: “Кто кого оккупирует – мы Газу или Газа нас?” Неделю детонировало минное поле политкорректности. Если бы не ремни безопасности, ни за что не выбраться бы ему из своего автомобиля с одним только фингалом под глазом. А недавно одна русская девочка по телевизору тоже сказала что-то неаккуратное по поручению своей партии. Я уж думал, что после этого от нее даже ямочек на щеках не останется. Но она – молодец. Вернулась в телевизор и открыла такой шквальный огонь любви ко всему восточному, что когда перестала жать на курки и гашетки, из окопов противника так никто и не встал, осталось только подогнать бульдозеры и эти окопы засыпать.

  – Я все-таки продолжаю считать, что взаимовлияние культур вещь плодотворная, – сказал Я.

  К этому он добавил воспоминания уж совсем из своего детства о том, как удобряли поля содержимым коровников и конюшен.

  – А это к чему? – спросил Б.

  – А вот чему, – ответил Я., – на каких органических удобрениях вырос великий роман госпожи Е.?

  – На собачьем дерьме, – ответила Баронесса, не способная ошибаться.

  – В разбросанном по улицам собачьем дерьме в Еврейском Государстве нет недостатка, – сказал Я., – но вот культура международного уровня в нем хоть и всходит, но по мне – не так скоро, как хотелось бы.

  Догадлива Баронесса! Она уже поднимает телефонную трубку. В туристическом агентстве заказываются шесть билетов в Вену. Мест в гостинице она не бронирует.

  – Справимся за один день, – говорит она, сдвигая в притворной суровости брови, что означает ее готовность воспрепятствовать расточительности беззаботных членов Кнессета Зеленого дивана.

  А Я., кажется, удалось скрыть, что помимо заботы о процветании еврейской культуры, его, как христианских паломников в Иерусалим, тянет на святые места в Вену, откуда прозвучало для него божественное слово госпожи Е.

  Есть и у Б.побочные соображения – он хочет в спокойной на сей раз обстановке найти баланс в своих счетах с Европой.

ЗА СОБАЧЬИМ ДЕРЬМОМ

  Их нынешний приезд не отягчен грузом тайных миссий. В поезде, везущем их из аэропорта в Вену, они расслаблены. Европейский пейзаж кольнул их сердца ностальгией. Европа, к которой они накопили обид за последние годы, – их старый дом, и их обиды стынут в прохладном воздухе хмурого австрийского утра, не находя опоры в почти обнаженных еще силуэтах деревьев.

  Пратер разочаровывает. Несмотря на солнечный воскресный день, нет ни компаний, жарящих шашлыки, нет групп, пьющих шнапс. Собак, видимо, уже два дня не кормили, чтобы они не гадили в парке. Посетители парка либо бегут на роликах, либо шагают с длинными палочками а ля Johnnie Walker, но у них, увы, ни в одном глазу.

  – Не хватает только массового забега ветеранов Второй мировой на инвалидных колясках, – бурчит Б. с неодобрением.

  Они прочесывают Пратер, вооружившись суковатыми палками, которыми они разгребают павшую листву и мертвые ветки. На их руках – резиновые перчатки, а В. тянет за собой здоровенную сумку на колесиках с открытым зевом. Очень редко, находя удобрения высокой культуры, которые сама госпожа Е. вульгарно именует собачьим дерьмом, они благоговейно поднимают их с австрийской земли и кладут в сумку В.

  Я. вспоминает, что, по госпоже Е., суковатая палка это еще оружие охоты на розовых фламинго. Видимо, угрожая палкой невидимой птице, он смахнул с пояса свой сотовый телефон. Когда он обнаружил пропажу, в нем возникли противоречивые чувства – освобождения и огорчения. Последней мелькнула мысль о том, что уже завтра, дождавшись темноты, он сможет позвонить из Тель-Авива в Пратер. Глупо надеяться, что телефон поднимет учительница музыки, а с ее учеником ему и вовсе разговаривать не о чем, хотя они и коллеги по электричеству и даже по спорту. Но только не по водному. Я. хранит значок начинающего альпиниста, заработанный им на Кавказе в ущелье Джан-Туган, где горы – не картинка по телевизору, а воплощенная и материальная отповедь Иову.

  Встреченные ими австрийцы сначала смотрят на эту компанию с недоумением. По их лицам видно, что они, тем не менее, стерпят любые чудачества приезжих. Но вскоре и они зажигаются энтузиазмом и начинают помогать, разбившись на две группы. Те, что с собаками, идут впереди и поощряют своих четвероногих питомцев ласковыми окриками. “Какен, какен, ферфлюхте юден!” – говорит вместо них про себя Б., потому что австрийцы этого ни за что не скажут, понимает он. Те, что без собак, попросив для себя резиновые перчатки, присоединяются к воскреснику по очистке национального венского парка, они очень стараются. Б. возмущается за них этими ужасными людьми, “дие туркише юден”, шепчет он на ухо Баронессе, которые позволяют своим собакам гадить где попало. Вскоре появляются папарацци. Это насторожило компанию с Ближнего Востока, но они рассудили вскоре, что снимки появятся только в вечерних новостях или утренних газетах и они успеют улететь раньше, чем их опознают австрийские следователи.

  В одном месте, разворошив листву, они наткнулись на парочку, которая занималась любовью, надеясь под прошлогодними листьями укрыться от бинокля учительницы музыки и палки ее ученика. Они смущенно отряхиваются и присоединяются к воскреснику, даже не попросив резиновых перчаток.

  Наткнувшись на место в кустах, где трава кажется выжженной, Я. понимает, что именно отсюда наблюдала из засады учительница музыки за соитием турка с австрийской женщиной. Соития, в котором было так много энергии, необходимой для красоты текста, и так мало любви. Не перенеся давления в мочевом пузыре, оросила здесь пианистка живой струей землю парка.

  Я., встав в знакомую нам позу прорицателя (Я. Теодора Герцля Африканского), обращается к австрийцам с речью.

  – Помяните мое слово, – говорит он, – на этом месте будет возведен Храм, Храм Австрийской Словесности.

  С этими словами он оглянулся и, найдя несколько камней покрупнее, сложил из них небольшую пирамидку. “Я-я”, – согласились австрийцы, но Я., хоть и не был уверен, что его правильно поняли, не стал вдаваться в объяснения. Прорицания должны быть окутаны туманом, решил он.

  Парк был обшарен, а драгоценного культурного материала в сумке было совсем на дне. Гости, прибывшие с Ближнего Востока, обменялись рукопожатиями со своими новыми друзьями. Ни те, ни другие не снимали резиновых перчаток. С влюбленными они не обменивались рукопожатиями, а только подмигнули им заговорщицки и понимающе.

  Я. решил, что его суковатая палка не поместится в чемодане. Он переломил ее надвое об колено, одну половину швырнул в пруд, где уже плавали древесные коряги, другую положил в пакет, с которым бродил по Пратеру, рядом с романом госпожи Е.

  – Если ты не пописаешь в Пратере, – шепнул он Баронессе, – считай, что не была в Вене. Это все равно что побывать на Святой Земле и не макнуть руку в воды Иордана.

  Есть вещи, по поводу которых Баронесса никогда не спорит с Я. К таким вещам относится ВЫСОКОЕ СЛОВО. Баронесса удалилась в кусты.

  – Мы найдем это место по обилию белых ромашек, – льстит он ей, когда она возвращается.

  Собранного материала недостаточно. Компания решает задержаться в Вене еще на день. Тем более что на сей раз они въехали в страну по собственным паспортам, с частным визитом, преследующим исключительно культурные цели. Они могут посмотреть Вену. Они снимают комнаты в отеле. Когда они выныривают из метро на эскалаторе и вследствие этого готический собор святого Стефана наступает на них как статуя Командора, а затем оборачивается суровой скалой в озере с барочными берегами, Я. даже готовит госпоже Е. телеграмму: “Удивлялся отчего не пишете Вену тчк теперь догадываюсь тчк способна вытеснить внутренний мир”. Они бродят в толпе таких же праздных гуляк со всего мира, каковыми они и сами явились сейчас на Грабен-штрассе.