Площадь павших борцов - Валентин Пикуль

Страна вступала в новый военный и тяжкий день!

Потеплело… С фронта вдруг стали поступать первые, еще робкие слухи о том, что у немцев появились какие-то танки с усиленной броней, по силуэту очень схожие с нашей «тридцатьчетверкой». Началось первое знакомство с гитлеровскими «пантерами» и «тиграми». Николай Николаевич Воронов (будущий главный маршал артиллерии) на одном из совещаний в Ставке выступил с предупреждением.

— Я допускаю, — говорил он, — что новые немецкие танки еще не запущены в серию. Скорее всего, их отдельные варианты немцы решили обкатать в полевых условиях фронта. Но следует заранее предвидеть, что утолщенная броня и динамика новых моторов потребуют от нас усиления артиллерии.

Сталин уже входил в роль «гениального» полководца.

— Товарищ Воронов, перестаньте разводить панику. Это бабьи сплетни! Не может быть у немцев новых танков, и ради мнимой борьбы с ними мы не станем усиливать артиллерию…

«Я уходил с камнем на сердце. Было очень больно, что не удалось доказать свою правоту, но еще больнее было то, что меня никто не поддержал». Между тем наши бойцы на фронте, плохо разбираясь в «зверологии» германского танкостроения, сожгли сразу шесть новых машин. Гитлер, явно смущенный слабостью новых танков, велел откатить их в глубокий тыл.

— Шпеер, — сказал он, — передайте Порше, проект был доработан. И впредь не показывать танки русским до тех пор, пока эти машины не стану неуязвимыми…

Не знаю, как отреагировал Сталин на сообщение адмирала Н. М. Харламова из Лондона о предстоящей летней кампании. Но ближе к весне наша разведка Генштаба, помимо британской, сама проникла в планы Гальдера и Хойзингера. В английской книге «Коммунистические партизанские действия» сказано:

«Некий мистер Кент, капитан Красной Армии, он же Венсенте Сиерра имел условленную встречу в Тиргартене с офицером немецкой контрразведки… Его предупредили, что главный удар немецкой армии планируется нанести в направлении Кавказа, причем часть этих сил будет брошена к Волге — на Сталинград! Против же Москвы немцы лишь имитируют наступление. Нельзя недооценивать опасности со стороны 6-й армии Паулюса, нельзя пренебрегать панцер-дивизиями Клейста, которые угрожают со стороны Краматорска…»

— Почему вдруг Сталинград? — возмутился Сталин, когда ему доложили об этом. — На юге немцы способны лишь на отвлекающие удары, чтобы замаскировать главный удар на московском направлении. Кто поверит, что немцы окажутся на Волге?

В этом ошибочном мнении Сталин окончательно утвердился после доклада С. К. Тимошенко, который сообщал:

«Мы считаем, что враг… весной будет вновь стремиться к захвату нашей столицы. С этой целью его главная группировка упорно стремится сохранить свое положение на московском направлении…»

Заодно уж, стараясь казаться провидцем, маршал указывал, что его боевая активность на юге уже полностью расстроила оперативные порядки армий Паулюса и Клейста — от самого Белгорода до узловой станции Лозовая, и немцы теперь ни к чему не способны.

Как тут не похвалить Тимошенко, и Сталин похвалил его:

— Молодец, товарищ Тимошенко… не как другие!

Семен Константинович, признаем за истину, обладал ангельским характером и в случае несогласия с ним спрашивал:

— Вы кому служите?

— Служу Советскому Союзу, — следовал ответ.

— Не вижу! — возражал маршал. — Это еще надо проверить, кому вы действительно служите.

— Служу Советскому Союзу и партии Ленина — Сталина!

— Вот это уже точнее, — признавал маршал. — Но если это так, то почему вы осмеливаетесь возражать высокому начальству, облеченному высоким доверием партии и правительства?

После такой постановки вопроса возражений уже не возникало, а маршал Тимошенко, отважный герой штурма линии Маннергейма, всегда оставался прав. В конце марта он созвал в Воронеже совещание высших командиров, чтобы подвести утешительные итоги минувшего года. Полковник И. Н. Рухле прочел доклад на тему, всех безумно волнующую: «Задачи партийной организации штаба…» Вкратце изложу содержание доклада.

— Война, — говорил Рухле, — вступила в новый этап динамики со всеми преимуществами Красной Армии как наступающей стороны. Германская же армия вынуждена теперь отказаться от наступления, она уже потеряла былую веру в успех… Красная Армия уже сломила материальные силы и моральную устойчивость врага и тем положила начало полному разложению германской военной машины… Германия уже до конца исчерпала свои преимущества!

Ей-ей, читатель, мне жалко этого несчастного полковника, который не имел права сказать, что он сам думает, потому что его обязали отражать мнение не только маршала Тимошенко, но и самых высших авторитетов в Москве, желавших видеть будущее в самом радужном свете. Зато Семен Константинович был солидарен с докладчиком и похлопал ему как положено. Гладко выбритая голова маршала излучала сияние, от маршала за версту благоухало одеколоном «Красная Москва», а настроен он был самым решительным образом… Рухле уступил ему место на трибуне.

— Товарищи! — радостно провозгласил Тимошенко. — В результате серьезных поражений, которые понесли войска вермахта, инициатива полностью перешла в руки героической Красной Армии; отныне мы станем развивать инициативу в новых победных битвах. Я особо подчеркиваю, — сказал Тимошенко, — что на юге, как нигде, заметна четкая тенденция к ослаблению гитлеровской армии. Мы уже навязали свою волю этим зарвавшимся гадам. Отныне мы вправе сами выбирать место и время для нанесения могучих сталинских ударов по всей этой фашистской сволочи…

За такие вот речи миллионы расплачивались своими ЖИЗНЯМИ.

Но мы, читатель, люди скромные, нам остается лишь аплодировать и не возражать, а то как бы Тимошенко не спросил нас:

— Вы кому служите?

Догадываюсь, что эти страницы многим покажутся скучными, но я все-таки убедительно прошу своего читателя вникнуть в рассуждения моих героев, ибо из их слов уже начинала складываться та страшная трагедия 1942 года, когда немецкие танки с ревом и лязгом выкатились на берега Волги…

Сейчас, перелистывая груды материалов тех лет и мемуары очевидцев давних событий, я понимаю — трагедия сложилась по той причине, что «гениальный» Сталин не велел верить тем людям, мнение которых не совпадало с его личным мнением, и, наоборот, он слишком доверял тем, кто угождал ему.

По сути дела, немцы уже не могли наступать по всему фронту, как они наступали в сорок первом году, мы тоже не были готовы к широкому наступлению, но преимущество в силах оставалось еще за вермахтом. 70 немецких дивизий по-прежнему торчали под Москвой, и Сталин полагал, что Гитлер еще способен к ударам на двух стратегических направлениях — на московском и южном. В конце марта им было созвано ответственное (даже очень ответственное!) совещание Государственного Комитета Обороны (ГКО) и Ставки Верховного Главнокомандования (ВГК), на котором Шапошников изложил мнение Генштаба, призывая к сдержанности и не советуя строить слишком победных планов.

— Резюмируя сказанное, — заключил он, — я повторяю, что сейчас наиболее приемлем переход к активной обороне по всему фронту, чтобы поднакопить резервов и техники. Думаю, что под Воронежем нас еще ожидают оперативные осложнения.

— Воронеж… это барон Вейхс? — спросил Сталин.

— И танковый генерал Паулюс, — добавил Шапошников, — о котором мы извещены еще недостаточно. Наконец, со стороны Вейхса вполне возможен и неприятный для нас удар от Курска.

Василевский тоже поддержал выводы Генерального штаба.

— Но все-таки, — добавил Жуков, — надо стараться выжать немца из-под Вязьмы, необходимо покончить с демянским котлом, чтобы полностью избавить нашу столицу от угрозы…

Сталин внимательно слушал. При этом он заметил, что активная оборона — это, конечно, неплохо, но нельзя же, чтобы Красная Армия все лето просидела в траншеях:

— Мы должны упреждать противника собственной активностью! Прощупывать его слабые места. Я думаю, — сказал Сталин, — что товарищи Жуков и Шапошников предлагают нам лишь полумеры. Я не отвергаю метод стратегической обороны, но желательно нанести врагу несколько сильных ударов, чтобы окончательно закрепить успехи, достигнутые нами в эту зиму под Москвой.

Жуков едва заметно покачал головой, не соглашаясь, и как бы про себя буркнул, что наступательные операции широкого масштаба могут поглотить все наши резервы. Это было сказано Жуковым тихо, но слух у Сталина был отличный, и он обвел полководцев глазами, выискивая решительной и нужной ему поддержки.

— А что скажет нам товарищ Тимошенко? — сказал он, заранее уверенный в том, что Тимошенко скажет то, что необходимо слышать ему, Сталину, и в этом Сталин не ошибся…