Иосиф Сталин в личинах и масках человека, вождя, ученого - Борис Илизаров

Ухватив основную идею русских народовольцев о примате «народа» над обществом, личностью и государством, Казбеги повернул ее в свое национальное, грузинское русло. В его произведениях бушуют шекспировские страсти с отчетливым грузинским акцентом. В них много слепящих красок, высокопарных сердечных речей, грохота выстрелов и горных бурь, крови, любви, предательства, ненависти, благородства… В целом это была литература, которая стремилась вырваться из состояния литературного лубка, но навеки застыла в нем, как застыла живопись великого Пиросмани на жестяных вывесках кабачков и лавочек дореволюционного Тифлиса. Для Сталина же это была родная и очень близкая по духу, цвету, запаху и вкусу среда, наивная среда «народного романа». Она была и навек осталась основным позитивным пластом, заложенным в его еще юной личности, после первичной и очень ломкой домашней, вторичной, негативной средой – семинарской. Идеи и мысли Маркса, Энгельса, Бакунина, Кропоткина, Плеханова, Троцкого, Каутского, других идеологов и даже Ленина были значительно позже. Еще позже были Петр I, Александр Невский, Иван Грозный, Чингисхан, Наполеон, Тамерлан, Гитлер, Цезарь… Но изначально, каждый раз всю силу их образного влияния ощущал на себе именно народный мститель, анархиствующий герой Коба, жестокой мужественностью которого прикрывал свою нежную душу мальчик Сосело и унижаемый бедностью и произволом православный семинарист Иосиф Джугашвили. Сталин начинается с Кобы. Пора познакомиться.

Коба не главный герой повести, и он совсем не «отцеубийца». В большинстве произведений Казбеги главный герой – женщина. В повести нежная страстная Нуну не только центральная фигура, но и якобы убийца своего по-шекспировски несчастного отца. А Коба – это отчаянно смелый, удачливый абрек, друг и побратим любимого мужчины Нуну – Иаго. Но к Нуну пылает нечистой страстью богатый и коварный Гиргола, который обманным путем выдает ее замуж за своего брата. Затем он превращает Нуну в свою наложницу, совершая смертный грех кровосмешения… В таком духе на протяжении десятков страниц идет кровавая борьба любви и благородства с похотью и предательством. Конец по-шекспировски величественен: все, кроме Кобы, погибают, оклеветанные герои очищаются, страшные грешники успевают перед смертью покаяться.

Современному читателю, вкусившему горькую сладость прозы Бунина, Бабеля, Булгакова, Борхеса или других волшебников языка и смыслов, читать все это скучно. Почти все современники Сталина, начинающие вожди российской социал-демократии, воспитывались на совершенно иных, более высоких литературных образцах. Ну и что? Пусть так, но у нелитературного Кобы, у Иосифа явно сильнее билось сердце, когда он читал: «Коба и Гиргола сошлись. Разгорелась борьба. Оба были сильные и ловко увертывались друг от друга.

Гиргола старался оттеснить Кобу к пропасти и столкнуть его туда. Коба понял этот коварный замысел, напряг все силы и свалил Гирголу. Он выхватил кинжал и занес его над врагом. Тогда один из людей Гирголы подскочил сзади, ударил прикладом ружья по занесенной руке, и Коба выронил кинжал. Гиргола воспользовался этим и вскочил на ноги. Между тем Коба быстро схватил левой рукой упавший кинжал и двинулся на того, кто помешал ему в единоборстве с Гирголой. Тот отступил и нацелился из ружья. Коба ловко подскочил к нему и, оттолкнув левой рукой дуло ружья, изо всех сил вонзил ему в грудь кинжал по самую рукоять».

Если мы и не уследили за тем, какая рука и в каком порядке была задействована героем, – не беда! Главное – порыв битвы. Читаем дальше: «Он (Коба. – Б. И.) вернулся на место боя, где лежал с искаженным лицом поверженный убитый враг.

– Зачем ты напал на меня, зачем заставил пролить свою кровь, несчастный? – с презрением глянул на него Коба.

И только теперь вспомнил он о своей любимой. Марине лежала в глубоком обмороке. В жаркой схватке Коба этого не заметил.

Он кинулся к ней.

– И женщин стали убивать! – Он думал, что она ранена. – Какое настало время! – горько воскликнул он. – Лучше смерть, чем такая позорная жизнь!

Марине пришла в себя… Она крепко обняла его, и в эту минуту ей казалось, что все беды уже миновали и нет больше горя на земле. Она целовала его, ласкала, вся замирая от счастья»[273].

Торжествующая плотская любовь героя-победителя рядом с еще теплым трупом поверженного врага не такая уж большая редкость в мировой литературе. А возмущенная фраза литературного Кобы: «И женщин стали убивать!» – не может не вызвать благодарное уважение к герою, чья эпоха была отнесена автором на период жесточайшей борьбы России с чеченцами и дагестанцами и их лидером Шамилем. Но не будем торопиться – двойная мораль свойственна народам Кавказа так же, как и всем другим народам Востока и Запада. Женщин всегда убивали, били и мучили из ревности, из жадности и просто так – из садистской жестокости. В годы коллективизации Михаил Шолохов послал несколько личных писем Сталину с описаниями изощренных пыток, совершаемых «уполномоченными» мужиками над своими односельчанками. В одном из них он возопил: «Я видел такое, чего нельзя забыть до смерти», перечислял один за другим примеры: «В Вешенском колхозе колхозницам обливали ноги и подолы юбок керосином, поджигали, а потом тушили: “Скажешь, где яма? Опять подожгу!” В том же колхозе допрашиваемую клали в яму, до половины зарывали и продолжали допрос» и т. д.[274]

В романе Казбеги есть сцена, когда влюбленный злодей и насильник беспощадно хлещет любимую женщину нагайкой: «Обтянутое платье лопнуло под ударом, и кровь хлынула из раны. Нуну подставила горсть и плеснула кровью в лицо Гирголе.

– Безбожник, пей мою кровь»[275].

В конце повести автор, как мог, покарал «безбожника» Гирголу за невинную жертву. А Коба, который стал Сталиным, убил и растерзал судьбы сразу десятков тысяч женщин из семей «врагов народа», а еще больше – не имевших к ним никакого отношения.

В 1938 году Лаврентий Берия, в чем-то схожий по внутреннему складу с Гирголой, арестовал жену Эрнеста Бедии – фальсификатора, приложившего руку к оформлению легенды о дореволюционных подвигах вождя. Говорят, что Нина Чичуя, жена Бедии, была мегрельской княжной с независимым характером и острым языком. Она, возможно, пострадала за то, что без опаски говорила о муже как об одном из истинных авторов книги о вожде. О последних ее минутах рассказывают: «В камеру после допросов ее приводили истерзанную, в крови. Допрашивал Берия лично. Начинал с одного и того же вопроса:

– Ну, кто написал книгу о революционном движении в Закавказье?