Теория бесконечных обезьян - Екатерина Звонцова

и все рассказал. О некой психически неуравновешенной гражданке Алисе Стрельцовой – она сейчас в соответствующем заведении. О том, что девушка призналась в убийстве, но ничего адекватно не сказала, кроме: «Хочу назад, хочу в игру, хочу к нему…» О том, что ее могут отправить на лечение и, скорее всего, будут правы: несет она лютейший бред. С другой стороны, экспертиза может сделать вывод, что психическое расстройство наступило уже после совершения преступления или что это расстройство не исключает вменяемости. Статистика раскрываемости, как ни парадоксально, любит по-настоящему «закрытых». Близкие Стрельцовой пока настолько шокированы, что даже вопрос с адвокатом висит в неопределенности. Да у них и денег нет. И все же, если они сейчас возьмут себя в руки, на невменяемость шанс есть. Тогда Стрельцова не сядет. А ведь она, кажется, даже не раскаивается… Подписывая признание, она об одном сожалела – что Варя чего-то для нее не сделала, чем-то ей не помогла, но чего, чем… бесповоротная фантасмагория.

Дмитрий говорил со мной долго; говорил, сцепив на краю стола бледные руки, и я чувствовал в его взгляде что-то напряженное, неследовательское, личное. Я не знал, что это, но тихо спросил:

– Смертная казнь сейчас запрещена даже в таких случаях, да?

– К сожалению, да.

«К сожалению», и пальцы хрустнули. Значит, я был прав.

– Павел, я же могу рассчитывать на отсутствие глупостей? – устало спросил он и добавил то, чем, похоже, утешал и себя: – Ее ведь все равно…

– Не вернешь, – отозвался я, и он, понизив голос, вдруг начал пересказывать пришедший ему в голову книжный сюжет. Тоже очень личный.

Динка и Дана каким-то макаром услышали, навострили уши, замерли настороженными сусликами у Дмитрия за спиной. Тот смущенно оглянулся.

– Приносите! – выпалили девицы почти вместе. – Издадим!

– Я не буду его писать, – уверил он. – Ну только если кто-то другой…

Я внимательно смотрел на него – на мента со вполне человеческим лицом, с офицерскими глазами. Думал о том, что должен сказать ему спасибо, – и сказал. Добавил:

– Я думал, она все-таки пишет о вас неправду, обеляет.

Шухарин понял, впервые улыбнулся.

– Где-то, может, и обеляла. Даже у нас в Шуйском и мудаки есть, и нормальные, и не угадаешь, кто, например, придет. Все люди разные: кто-то правоохранитель, а кто-то – вполне себе мусор.

Я вручил ему еще пару детективов и книгу Джуда. И мы вскоре попрощались.

…Звенит прилетевшее письмо – в папку «Три девицы». Валька, сегодня редакторский день у нее, работает из дома. Пишет о «Тщетности» Моргана Робертсона, довольно громком, но слегка, по ее словам, ходульном романе. Шлет фото автора и первую оригинальную обложку. Пересказывает незамысловато-трагичный сюжет, чем-то действительно напоминающий ту самую реальную историю, а чем-то – известный фильм с Ди Каприо. Приводит – есть у нее такая привычка – несколько зацепивших цитат. Валя из моей троицы самая въедливая, похожа немного на киношную Мымру, в хорошем смысле, конечно. И считает, что, если уж я не планирую читать очередную выпускаемую книгу, цитатами меня обложить надо. И я честно пробегаю их глазами.

«Если кто-то и создал мир, то не Господь, а если и Господь, то не добрый сострадатель. И хотя многое в мироздании непостижимо для нашего ума, бесспорно одно. Милосердие, доброта, справедливость – пустые звуки. Они исключены из плана Высших Сил» [29].

Исключены. Пожалуй. Мироздание куда больше ценит равновесие, и, если кто-то это равновесие нарушает, его… стирают, ведь так? Так, черно-белый мертвец с тяжелым взглядом, предсказавший или накликавший трагедию, которая не выцвела даже после мировых войн и ядерных бомбардировок? Так, бывший моряк, найденный мертвым в пустом номере и похороненный с мутным, ни о чем не говорящим экспертным заключением? Так. Знай, твоя история не единственная. Если постараюсь, я найду их много.

Варь, ты его видела на той стороне жизни? Ты его уже знаешь? Вы пьете виски и смеетесь над тем, что вы как Кэт и Штирлиц, разведчики смертного человечества, которых ликвидировали шпионы высших сил? Или глушите водку, не чокаясь и не понимая: а может, это вы, вы – источники чужих бед? Ты разрушила то островное государство и убила тот класс? Он утопил тот корабль, заставил уйти на дно под музыку погибающего оркестра?

«Сколь долго продержится он на честолюбии и любви к своему делу? Сколь долго после того, как встретит, обретет и потеряет любовь всей жизни? Почему одно-единственное любимое существо из миллионов может затмить для нас все блага мира? Почему потеря одного человека так просто, так быстро лишает нас воли и низвергает в ад?» [30] Почему? Правда, почему?.. Почему драконы задыхаются без принцесс, даже под золотом?

Я отвечаю на письмо: «Валя, замечательно, ищи переводчика и думай над обложкой. С этим кошмаром выпускать нельзя». Я перечитываю последнюю цитату еще раз и поднимаюсь с места. Хватит. Достаточно. Следующее письмо – короткое «Меня не будет», – я набираю и рассылаю по всем редакционным контактам стоя.

На выходе я сталкиваюсь с Динкой – она буквально влетает в меня, шарахается со ступенек и взвизгивает, когда ловлю. Маленькая. Светленькая. Чуть отоспавшаяся, повеселевшая. Динке стало спокойнее после приезда Шухарина, я сразу заметил: на нее хорошо действуют правда и возмездие. За выходные, пока я клеил обои и избегал сестринского взгляда, Динка, наверное, что-то себе сказала, к чему-то пришла, что-то в себе починила. Хорошая девочка. Не будет больше пить со мной лавандовый чай.

– Павел Викторович…

– Диныч, пока.

Вопрос жизни и смерти решен. В моем «Меня не будет» и не должно быть «сегодня».

* * *

– А знаешь, какую единственную вещь я поняла с тех пор, как стала популярным автором? – спросила Варя.

– Она что же, правда всего одна?

Мы раскинулись. Полупьяные. После того самого корпоратива. На каком-то диване, в какой-то комнате отдыха, в россыпи золотого конфетти. На полу – стаканы с растаявшим льдом из-под виски и руины сырного царства на тарелке. В воздухе – запах духов и, кажется, резины и смазки. Чем на этом диване занимались до нас? Кто?

Варина голова лежала на моей груди. У нее уже тогда был нимб, но светлый – из белых рваных прядей. Прокуренный, налаченный, пестрящий блестками нимб.

Варя затянулась сигаретой и кивнула, глядя на меня одним глазом – второй был закрыт.

– Правда… Так вот. Самое кошмарное, что может с тобой случиться, – если ты в чем-то станешь первым.

Кто-то грохнул дальней дверью и матернулся, потом, похоже, упал и не поднялся. Я подумал о том, что надо бы ехать домой, пока весь клуб не превратился в большую братскую могилу пьяных тел. Ехать. С Варей. Но,