Сигрид Унсет. Королева слова - Сигрун Слапгард

Страстная творческая натура и большой талант не давали ей жить той жизнью, которую она считала правильной, — не давали быть прежде всего женщиной-матерью, хранительницей домашнего очага. Вероятно, тяжелое время в Ши и особенно в Синсене заставило ее признать очевидное: невозможно одновременно развивать свой талант и исполнять традиционную роль женщины в семье. Даже работая сутки напролет, она была не в состоянии потянуть такую двойную ношу. И хотя она постоянно жаловалась в письмах друзьям, что больше всего на свете хотела бы сидеть на крылечке с вязанием и не думать ни о чем, кроме детей и хозяйственных хлопот, ее адресаты знали, что не стоит толковать эти жалобы буквально. Скорее просто сказывалась усталость писательницы, настоятельная потребность в отдыхе от всепоглощающей одержимости, охватывавшей ее во время работы над книгой. Здесь, в Бьеркебеке, Унсет устроила свою жизнь так, что ей было удобно. Здесь она принимала решения и распоряжалась хозяйством и детьми, а две нанятые служанки исполняли ее волю.

«Размышление — спорт для людей не робкого десятка»[343], — писала она Нини Ролл Анкер, когда в очередной раз готовилась наброситься на феминисток. Но Нини Ролл Анкер, которая принадлежала к числу феминисток, хватило дипломатического такта не указывать на очевидный парадокс в жизни самой Унсет.

То, какой вид последняя кампания Унсет приобрела в прессе, вызвало негодование обеих подруг, но по разным причинам. Сигрид Унсет старалась избегать назойливых журналистов, охотящихся за знаменитостями — в том числе и за ней. Ничего, кроме презрения по отношению к таким охотникам и их недалеким статейкам, она не испытывала. Все же она согласилась пойти навстречу журналисту из лиллехаммерского «Гудбрандсдёлена» — тот буквально умолял ее дать интервью. Статья увидела свет 1 сентября 1921 года, и Сигрид Унсет осталась очень недовольна. Нини Ролл Анкер она позднее писала, что дала свое согласие только потому, что журналист неважно выглядел. Она сварила для него кофе, угостила свежими пирожками и даже переписала за него интервью[344]. Но журналист явно отдал в печать первоначальный вариант, да еще без своей подписи. Так что все получили возможность увидеть слова Сигрид Унсет как есть, без прикрас.

«— Что вы думаете об участии женщин в политике?

— На мой взгляд, им там нечего делать, но то же можно сказать и о как минимум половине мужчин-политиков <…>.

— Почему все больше женщин приходит в политику и экономику?

— В этом повинны мужчины. Из норвежцев не получается ни галантных кавалеров, ни интересных мужей, зато у них есть отвратительная привычка выражать свое презрение к слабому полу, важно расхаживая в халатах и тапочках. Неудивительно, что женщины, бедняжки, пришли к выводу, что наклеивать марки, продавать трамвайные билеты — и даже сидеть в стуртинге — это великое дело».

Сигрид Унсет приводит довольно любопытное обоснование своей идеи, что женщинам нечего делать в стуртинге. Политический талант женщины лучше всего раскрывается в том случае, если она остается за кулисами. Хотя бы даже опыт революций свидетельствует о том, что женщины прежде всего великие мастера интриги. Одна женщина легко может справиться с тем, что бывает не под силу целой организации. Поэтому женские объединения приносят больше вреда, чем пользы.

Неудивительно, что, увидев такое в печати, Сигрид Унсет испытала желание свалить всю вину на журналиста — особенно когда поняла, как воспримут ее издевательские высказывания Нини Ролл Анкер и прочие женщины из Союза писателей. Потом эту статью перепечатала «Афтенпостен», и на Сигрид Унсет опять обрушилась волна критики со стороны читательниц. Никаких больше интервью она не дает, писала она Нини Ролл Анкер, даже если сам Лазарь покинет лоно Авраамово и придет просить о нем. Но как бы писательница ни ругала журналиста за ту разговорную форму, в какой было напечатано ее интервью, от своего мнения она отступаться не собиралась, о чем свидетельствовала и ее новая статья в «Урд». Там она в который раз заявляла, что женщинам нечего делать в политике.

Книги Унсет продавались хорошо, что позволило обеспечить ближайшее будущее детей и решить большинство проблем с домом и хозяйством. Она купила страховку для Моссе и привела в порядок участок. После выхода в свет «Хозяйки» — то есть в конце осени — писательница стала счастливой обладательницей дома, начала строить планы относительно увеличения жилой площади, а также готовиться к организации большого семейного Рождества. Она пригласила Сварстада с его детьми и мать Шарлотту. Возможно, это была последняя возможность Сварстада увидеть их старую общую кровать, потому что Сигрид Унсет намеревалась переоборудовать одну из хозяйственных построек под домик для гостей. Не в последнюю очередь для того, чтобы Сварстаду было где жить, когда он соберется навестить ее в следующий раз, при этом не вторгаясь в ее покои. Самая светлая комната отводилась ему под мастерскую.

Унсет старалась как можно эффективнее организовать свои творческие будни. Она заказала новые книжные полки, посылала длинные списки заказов в книжные и букинистические магазины. Подписалась на услуги агентств, собиравших вырезки из газет. Внимательно следила за последними новинками в норвежской литературе и рецензиями на собственные произведения. Второй том своей трилогии о Кристин Унсет посвятила отцу. По мнению некоторых критиков, в этой части книги писательница и впрямь слишком увлеклась фактографическим историческим материалом в ущерб чисто литературным достоинствам. С особенным любопытством «Хозяйку» читал профессор Фредрик Поске — в конце концов, он потратил немало времени, подробно отвечая на все вопросы Сигрид Унсет. И был разочарован, обнаружив, что его вклад в окончательную редакцию книги оказался весьма невелик. На вопрос, зачем Унсет нужно было знать столько деталей, раз уж она не собиралась включать их в повествование, писательница отвечала: «Неточности могли бы вызвать раздражение читателей, хорошо знакомых с каноническим правом»[345].

Той весной Унсет опубликовала большую статью еще об одном историке, оказавшем на нее значительное влияние, — речь идет о лучшем друге и коллеге ее отца Хенрике Матисене, или «историографе Трёнделага», как она его называла[346]. Писательница помнила его еще с детства — он бывал у них в гостях по всем часто меняющимся адресам, он же научил ее строить перспективу в рисунке. Будучи уже взрослой, Унсет обращалась к другу отца за помощью, когда ей были нужны исторические факты, в особенности во время работы над «Хозяйкой». Матисен восхищался Нидаросским собором, и это напомнило писательнице собственные детские впечатления от первой встречи с этим величественным зданием: «Мне было девять лет, когда я впервые увидела кафедральный собор в Нидаросе. <…> Мы спускались вниз по крутым улочкам Бакланнет, по сторонам пестрели деревянные дома с пеларгониями и фиалками в окнах, — как вдруг в просвете между домами показалась широкая, блестящая серебристая лента реки, и на противоположном берегу, за низкими строениями парка „Маринен“ и кронами деревьев, — серая масса собора. Он выглядел тяжелым, мощным и законченным, несмотря на деревянную крышу над средней башней». Руины собора, первое увлечение ее отца, оставались для Унсет одним из заветных туманных воспоминаний детства: «Серая каменная стена со слепыми арками, осененная зеленоватым светом, пробивающимся сквозь могучие кроны деревьев». То, что память Святого Улава, «самого замечательного норвежца за всю историю Норвегии», продолжают чтить на родине, на взгляд Унсет, является прежде всего заслугой Хенрика Матисена. Именно благодаря его неустанным усилиям в стране снова стали отмечать День Святого Улава.