Сигрид Унсет. Королева слова - Сигрун Слапгард

Легенды и чудеса, связанные с католическими святыми, все больше завладевали душой и воображением Сигрид Унсет. История шведской Святой Биргитты была ей давно известна. И хотя после Пасхи писательница продолжила активно работать над «Хозяйкой», не забывала она и о Святом Улаве. В «Афтенпостен» появился ее вариант истории святого короля в форме большой статьи, поделенной на три части. Серия публиковалась на первой странице под заголовком «Святой Улав»[333].

Непостижимым образом жизнь и работа Унсет складывались в одно целое. Вот она направила Кристин, сокрушенную грехом, каяться перед алтарем Святого Улава в Нидаросский собор. Путь паломницы Кристин пролегал через те самые горы, по которым так любила бродить в свое время ее создательница. Все пережитое и прочитанное превращалось в целостную мозаику. Порой Унсет не знала, где заканчиваются духовные искания героини и начинаются ее собственные. Когда она глубже погружалась в себя? У алтаря Святой Биргитты в Вадстене? Или с карандашом в руке, описывая коленопреклоненную Кристин под триумфальной аркой Нидаросского собора, взирающую снизу вверх на распятие? Во всяком случае, ее мысли обретают абсолютное созвучие с мыслями, например, Честертона, Хью Бенсона или Фомы Аквинского, чьи собрания сочинений она в ту пору активно изучает.

«А сама она, пав на колени, держит здесь в объятиях плод своего греха! Кристин крепко прижала ребенка к груди — он свеж и здоров, словно яблочко, красен и бел, словно роза… Ребенок теперь не спал и лежал, глядя на мать своими ясными, милыми глазками»{47}, — писала Сигрид Унсет. Как далеко Кристин до той счастливой новобрачной, уверенной в своих силах, какой была восемь лет назад фру Сигрид Унсет Сварстад, когда родила свое «зачатое в грехе» дитя! Но далеко ли? Как долго, скажем, крутились в голове Унсет такие безжалостные мысли, прежде чем она записала их на бумагу? «Зачатый в грехе. Выношенный под ее жестоким, злым сердцем. Извлеченный из ее зараженной грехом плоти таким светлым, таким здоровым, таким несказанно восхитительным, свежим и чистым. Незаслуженная милость разрывала ей сердце; подавленная раскаянием, стояла она на коленях, и слезы лились потоком из ее души, как кровь из смертельной раны». Сокрушаясь над ребенком, Кристин напоминает себе: «Бог взыскивает грехи родителей с детей»{48}. А что думает ее создательница о собственной жизни? Насколько Сигрид Унсет в состоянии дистанцироваться от своих персонажей?

В письмах близким она в основном рассказывает о детских болезнях, утомительных хлопотах, характерных для семьи с маленькими детьми, о том, что Ханс наконец-то превратился в красивого и здорового, но «ужасно назойливого и избалованного» мальчугана[334]. Гораздо меньше упоминаний о других ее занятиях, которым она посвящает немало сил: работе над историей Святого Улава, народными балладами и изучении католического учения, что постепенно становится ей все ближе. Вполне вероятно, что большую часть времени писательница была поглощена именно подобного рода занятиями, отрываясь на завтрак, обед и ужин — которые подавали на стол — и на вопросы, которые дети и прислуга не могли решить самостоятельно. Вечером она немного читала детям на сон грядущий, а потом, когда в доме все стихало, садилась за книгу. Какое впечатление о себе и своей жизни ей хотелось создать у родственников и друзей? Возможно, она сознательно скрывала, как мало времени на самом деле уделяет детям? Ее постоянно мучила совесть, особенно при мысли о падчерицах. Она покинула большую семью Сварстадов, которая и создана-то была по ее настоянию, и вынуждена признать, что с ее переселением в Лиллехаммер на плечи Эббы легло непосильное бремя. В свои семнадцать лет девушке пришлось взять на себя управление хозяйством, причем средств частенько не хватало. Сигрид Унсет не заблуждалась относительно способности Сварстада понимать, сколько денег необходимо на еду и содержание дома и одежды в порядке. А родная мать детей сама едва сводила концы с концами. Поэтому, управляя мастерской и домом, Эббе частенько приходилось импровизировать и далеко не каждый день удавалось наскрести денег на обед. В такой ситуации особенно драгоценной была тайная помощь мачехи Сигрид Унсет — приходившая только на имя Эббы и всегда подписанная «Мама».

Однажды, забыв на мгновение о работе над книгой, детских болезнях и домашних обязанностях, Унсет обратила взгляд в окно и поняла, что весна вот-вот закончится. Ее любимое время года проходит мимо нее стороной! Ее обычно обостренные чувства на сей раз сыграли с ней злую шутку и остались в состоянии зимней спячки. Ковер из лесных анемонов под ольхой почти уже увял. Настолько она была поглощена детьми, и своими, и Кристин. Во всяком случае, старинный уклад в Хюсабю она представляла себе лучше, чем происходящее за окном. Не впервой ей приходилось пропустить весну, пока она разрывалась между детьми и письменным столом. Она даже написала рассказ об этом для прошлогоднего рождественского выпуска одного журнала и озаглавила его «Весенние облака». В «Весенних облаках» говорится о тоске по ушедшим желаниям: «Где-то в глубине души какая-то струнка отзывалась болью на воспоминания, что мелькали в голове»[335]. Героиня рассказа — мать троих детей, что по вечерам, измученная повседневными хлопотами, засыпает с ребенком у груди: «В сознании матери, привыкшей спать урывками, сны незаметно переходили в явь, и наоборот»[336]. Сигрид Унсет описывала тоску по ушедшим юношеским надеждам. Возможно, ей самой этого не хватало? Юность, эта прекрасная пора любого творения Господнего, воплощенная в ее любимой картине Боттичелли «Весна»: «Быть юным и одиноким, греться в солнечных лучах и чувствовать себя ростком, который еще только собирается расцвести»[337]. Измотанная молодая мать все время спорит с собой: «Но я ведь только этого и хотела. Удивительно, что человек способен так тосковать по своим желаниям». Подавленные телесные порывы писательница представляет в виде гнедого длинноногого жеребенка, скачущего вокруг своей матери. Героиня наблюдает за ним, вдыхает его резкий запах и ощущает в своей крови «плотское желание, такое сильное, каким бывает, например, голод». Все же в итоге эротическое томление уступает место материнским чувствам и размышлениям о будущем ребенка, пока молодая женщина смотрит на головку прижавшегося к ней малыша: «Скоро, скоро и твою маленькую волю начнут раздирать противоречивые желания».

Лето 1917 года, проведенное на сетере Лаургорд, обеспечило Унсет материалом для описания крестьянского уклада в «Венце». Теперь, отправив Кристин жить в Хюсабю в Трёнделаге, писательница наметила для себя посещение хутора Хюсбюрейна, служившего домом для учителей и звонарей, который находился на старых землях поместья Хюсабю. Ханса она уже давно отлучила от груди, к Моссе была приставлена няня, и Унсет могла со спокойной совестью оставить младших детей на попечение фрёкен Сульхейм и фрёкен Сёренсен. Правда, она всегда тяжело переносила разлуку с детьми, особенно с Моссе. Конечно, малышка жила в собственном мире, нуждалась в помощи, чтобы справиться с элементарными вещами, не говоря уже о припадках. Но зато никто не умел так заразительно радоваться, как она, — будь то цветку, красивому платью, или когда поднимали флаг, или когда мать появлялась за обеденным столом. Больше всего Сигрид не хватало сияющей улыбки дочери, которой та награждала мать каждый вечер после традиционного «Спокойной ночи». Для Сигрид Унсет Моссе была редким сокровищем, и вся жизнь в Бьеркебеке была организована с целью беречь и охранять ее.