С кем бы побегать - Давид Гроссман

— Меня зовут Тамар.

— Я знаю.

Секунду спустя он вспомнил:

— А меня — Асаф.

Минутное замешательство. Что делать? Обменяться рукопожатием? Слишком официально. Их отношения давно уже переросли официальное рукопожатие.

Тамар опомнилась первой:

— А это — мой брат Шай.

— Твой брат?

— Брат. А что? Ты не знал?

— Просто я все время думал, что он… то есть что вы с ним… но я вообще не знал…

Она сообразила:

— Ты думал, что он мой друг?

Асаф хмыкнул, покраснел, пожал плечами. В мозгу его одна шестеренка завертелась быстрее прочих, щебеча что-то вроде «Ну тогда, значит, а?». И вообще внутри Асафа творилось что-то неладное — будто все там сбилось с единого ритма. Будто туда вломился новый квартирант и с ходу принялся хозяйничать: сдвигать тяжеленные столы, выбрасывать старые заплесневелые шкафы, втаскивать невесомую, воздушную мебель, ну что-то типа бамбуковой. Асаф почувствовал, что обязан прямо сейчас, немедленно объяснить нечто очень важное, что стояло между ними. Он скинул рюкзак и протянул Тамар. Она выхватила рюкзак из его рук, прижала к груди, уставилась на Асафа взглядом, полным изумления и подозрения.

— Даже это?..

Он напрягся, собираясь нанести ей удар.

— Слушай, э-э… я тут у тебя почитал. В тетрадках то есть. У меня не было выбора.

— Ты читал дневник?! — Она отпрянула.

Лицо Асафа перекосилось от боли.

— Мой дневник?! — Ее глаза потемнели от возмущения, знамя войны за независимость стремительно взлетело вверх.

Асаф понял, что потерял ее, не успев найти. Но возмущение в глазах сменилось горечью и разочарованием. Она смотрела на него, ожидая объяснения.

— Я только немножко почитал, — промямлил Асаф. — Так, несколько страничек… там-сям. Я думал, что, может, узнаю… понимаешь? Что мне удастся тебя найти…

Тамар молчала. Слегка округлила в задумчивости губы. Поразительно, что он ей в этом признался, прямо так сразу и выложил, не успели они сказать друг другу и двух слов. Ведь мог бы и смолчать, и она никогда бы не узнала. А он… как будто хотел поскорее избавиться от тяжкого груза, как будто не хотел, чтобы между ними была ложь.

— Значит, почитал, — медленно повторила Тамар, отворачиваясь.

Она старалась разобраться в своих чувствах.

Он прочел ее тайный дневник. Ничего страшнее в жизни и быть не может. Теперь он про нее знает все. Знает ее так же, как она сама. Она искоса глянула на Асафа. Не похоже, что она ему противна. Тамар растерянно моргнула. Странно все это.

Асаф неправильно истолковал ее молчание:

— Да я уже даже забыл все.

Тамар кольнуло разочарование.

— Нет-нет, не забывай! — быстро сказала она, изумив Асафа, а еще больше — себя саму. — То, что ты там прочел, это я. Какая есть. И теперь ты меня знаешь.

— Не совсем, — возразил он.

Вообще-то он собирался сказать: «Я как раз хотел бы узнать тебя лучше», но длинные фразы ему категорически не давались, застревая где-то в горле.

— И что теперь? — спросила Тамар.

Ее смущала его массивность, да и близость его тоже смущала — они все еще стояли слишком вплотную друг к другу, слишком лицом к лицу.

— Что теперь будем делать?

Она вдруг пожалела о своих густых волосах. За ними она по крайней мере могла бы спрятаться и не чувствовать себя такой голой. И что это за чушь она несет? Что еще за «будем делать»? Какое ей до него дело? Она хотела отойти, но почему-то осталась на месте.

— Что ты решишь.

— Что? — удивилась она. — Что?

Исходивший от его тела жар был ей куда более понятен, чем его неуклюжие слова. Он молчал. И чего он молчит? Тамар обхватила себя руками, будто вдруг ей стало холодно, склонила голову набок и улыбнулась — как давным-давно не улыбалась. И чему она улыбается? Она посмотрела на его левое ухо, потом на его правый ботинок. Облизала пересохшую нижнюю губу. Слегка пожала плечами, без всякой причины передернула лопатками, потерла предплечья. Тамар чувствовала, что уже не властна над своим телом — оно дергалось и двигалось, точно вершило некий древний ритуал, сложившийся миллионы лет назад, и Тамар всеми этими подергиваниями совершенно не управляла.

— Все, что я решу? — улыбнулась она.

Кто-то внутри нее сделал резкий вираж. Асаф тоже улыбнулся. Пожал плечами, вскинул руки и потянулся. Его тело внезапно затекло. Потопал ногами. Провел рукой по растрепанным волосам. Спина… Почему-то жутко зачесалась спина, точно между лопатками, там, куда самому ни за что не добраться.

Ее улыбка сделалась шире:

— Но ведь ты сказал, что пришел отдать мне Динку. Ну вот и отдал. Что теперь?

Асаф с интересом посмотрел на носки своих ботинок. Странно, что он никогда не замечал, какой они любопытной формы, и черная кожа так захватывающе сочетается с белыми носками. Через секунду башмаки уже казались ему глупыми и уродскими, а главное — непомерно гигантскими: как это возможно, что он почти год разгуливает в таких чудовищах? Не приходится удивляться, что над ними все потешаются. И ничего странного в том, что Дафи его стыдится. И вот теперь его судьба зависит от этих гнусных уродливых башмаков — успела ли Тамар их разглядеть или нет? Осторожно, но проворно Асаф спрятал одну ногу за другую и чуть не упал. Только этого еще не хватало — брякнуться тут перед ней. Что же делать, черт возьми? Лицо его вспыхнуло. Кто знает, сколько прыщей у него выскакивает прямо в эту минуту! А чесотка в спине просто сводит с ума. Да что с ним творится?

Асаф расправил плечи, еще раз вытянул руки, прижал их к груди, словно набираясь сил от самого себя, и выпалил слова, которых не ждал от себя:

— Если хочешь… я, того… может, ты хочешь, чтобы я остался?

— Да, да.

И Тамар испуганно умолкла. И откуда только выскочило это двойное «да»? Она что — хочет этого? И когда у нее успело созреть такое желание? Что ей до него? Она вообще с ним не знакома. Как она может посвятить его в свою тайну, в дело, важнее которого у нее ничего нет?

— Постой, — она рассмеялась с усилием, став вдруг взрослее его на сотню лет, — ты вообще-то понял, во что влезаешь?

Асаф замялся. Ну да, он догадывается, что она от кого-то скрывается, и Шай… э-э… не в самом лучшем виде…

— Он уже почти год сидит на героине, — отрезала Тамар и испытала облегчение от того, как переменилось его лицо. — И я с ним здесь два дня. Сейчас у него хороший момент, но всего за минуту до твоего прихода у нас тут…

— Да, — сказал Асаф. — Я слышал. А почему он так?

— У него ломка. Ты знаешь, что такое ломка?

Асаф понимающе кивнул. Еще одна, не менее захватывающая новость: наркотики, выходит, она покупала не для себя.

— Ну вот, значит, на эту ночь, завтрашний день и следующую ночь придется самый пик, — сухо сказала Тамар, следя за его реакцией. — Самый пик ломок. Так мне, во всяком случае, сказали несколько, хм… специалистов.

— Лея?

— А? — От изумления скорлупа официальности треснула, и ее голос прозвучал беззащитно: — Да, и Лея тоже.

Молчание. Она пристально вглядывалась в него, смутно догадываясь, что этот парень преподнесет еще немало самых неожиданных сюрпризов. Но сейчас не до гипотетических сюрпризов, пора возвращаться на землю, выжженную фактами.

— Обычно у людей, в таком состоянии, как он, ломки длятся четыре-пять дней. Два с половиной уже позади. Так что подумай, действительно ли ты хочешь остаться, а то ведь это… нелегко. — Она смешалась и спросила с горечью: — А зачем тебе все это?..

— Что… да нет, это ничего. Скажи, а…

— Да?

Тамар уже отвернулась — чтобы обнять Шая, тянувшего к ней руки, точно испуганный младенец, но еще и для того, чтобы дать Асафу возможность исчезнуть — после того, как он все узнал, но прежде, чем почувствовал себя обязанным. Но Асаф уже стоял рядом.

— А почему… почему он в таком состоянии? У него нет здесь наркотиков?

— Он старается вылечиться. Мы… — она не знала, как об этом сказать, — мы вместе стараемся, чтобы он вылечился.

Шай вскрикнул. Острая боль искорежила все его тело, и дремотное состояние немедленно сменилось судорогами и отчаянными стонами. Тамар взглянула на Асафа. Ее глаза спросили: «Ты остаешься?» И его глаза ответили: «Да».

— Отведем его в пещеру? — предложила она.

Асафу еще о многом хотелось спросить, да и немало он хотел рассказать, например о Теодоре, положившей конец своему затворничеству. Но сейчас от него требовались действия, а не разговоры. Он подхватил Шая под руку и помог ему встать, подивившись легкости тела, которое он держал: Шай показался ему пустым внутри. Цепкие пальцы утопающего впились в плечи Асафа. Как странно, они с Шаем не перекинулись еще и словом, а их уже не расцепить, подумал Асаф.

Эта мысль не раз возникала у него той ночью, пока не превратилась в обыденность. Шай кричал, стонал и плакал, он заблевал все вокруг. Он ожесточенно, до крови расчесывал себя. Примерно раз в минуту его лицо растягивалось в болезненном, вывихивающем челюсти зевке. На краткий миг он забывался обессиленным сном, но очередная судорога едва не подбрасывала его в воздух. Асаф и Тамар не оставляли Шая ни на мгновение: вытирали, обмывали, переодевали, поили, чистили. Асаф не заметил, как село солнце, как опустилась ночь. Время состояло не из минут, а из действий. Тишину пещеры нарушали лишь звуки, которые издавал Шай. Тамар и Асаф почти не разговаривали между собой. Они быстро выработали язык мимики и жестов — вроде медиков в операционной или аквалангистов под водой. Асаф выкинул из головы все мысли о мире, оставшемся за пределами пещеры. Никакого мира не было. Не было близких людей, не было Носорога, который может поднять на ноги полицию и броситься на его поиски, и не было преследователей Тамар. Иногда вспоминая, что Тамар провела с Шаем двое суток, Асаф поражался: как она это вынесла? Наверняка ведь глаз не сомкнула. И ни словечка жалобы!