Очень хотелось солнца - Мария Александровна Аверина

– Фанни! Ты же перепачкаешь Вадима Петровича, – изо всех сил натянул поводок Егор.

Но Фанни снова рванулась ко мне и мощью своего восторга чуть не сшибла с ног.

– Фанни! – рявкнул Егор.

Собака виновато затрясла шариком хвоста, присела, но чувств у нее было так много, что, взвизгнув, она снова рванулась ко мне.

– Понятно. Так мы в подъезд долго не войдем! – Егор с усилием оттащил собаку и скомандовал: – Вадим Петрович, заходите, я пережду и поднимусь за вами. Иначе она не успокоится.

И я покорно вошел, слыша за спиной стоны и всхлипы рвущейся с поводка Фанни.

– Вадим Петрович, скидывайте скорее куртку, я почищу! – Открывшая мне Нелли все сразу поняла. – Это вас Фанни так встретила?

– Фанни! Стой, блин! Сумасшедшая собака!

Егор не вошел, а буквально въехал в не закрытую мной дверь, и в маленькой прихожей образовалась толчея, суета, никто не мог разобраться, куда ему шагнуть и как увернуться от безумного восторга собаки, всем своим телом прыгающей то на меня, то на Егора, то на Нелли.

Эта кутерьма облегчила мне первые минуты нашей общей встречи, сгладив необходимость что-то говорить и как-то смотреть в глаза обоим. Ибо ощущение того, что я являюсь соучастником чего-то не слишком благовидного, постыдного, неправильного меня не покидала.

А дальше… Дальше все пошло само собой. Нелли унесла мою куртку в ванную, Егор, нырнув в тапочки, рванул на кухню, а я напором Фанни был вытеснен в гостиную, повален на диван и облизан со всех сторон.

– Нелли, там в прихожей на полу пакет, в нем бутылка вина, забери, пожалуйста! – только и успел крикнуть я.

Все было как всегда: кофе, который мне, учитывая, что Фанни категорически не желала меня никуда отпускать, принесли в гостиную, вкуснейший ужин, полумрак уюта и тепла, светящаяся плазма, какое-то кино… Всегдашняя, привычная, без лишних сантиментов, но все равно нежная забота Егора о Нелли («ты не забыла, там в холодильнике твой любимый фруктовый кисель», «я купил тебе, как ты просила, этот шампунь»), ее царственное спокойствие и неземная отстраненность, с которой она ее принимала… Впрочем, и она не оставалась в долгу: «тебе звонил такой-то», «ты не забыл, что хотел…», «я нашла те диски, которые ты искал», «к понедельнику я закончу делать то, что ты просил…».

Все было как всегда, понимаете? Словно и не существовало того, что я чувствовал, знал и понимал! Словно не бились под гладью этого теплого спокойного озера бурные холодные ключи!

Мне были тут неподдельно рады! И так же, казалось, неподдельно теплы, ровны и нежны друг с другом, и я… Я в конечном итоге сдался, отогреваясь в этой атмосфере, понимая, отдавая себе отчет в том, что готов и хочу обманываться. И совсем не хочу думать, что под всем этим теплом и радушием существует какая-то вторая, неприятная жизнь, в которую я волей обстоятельств зачем-то посвящен. Мы снова пили хорошее вино, я рассказывал о своих командировках, Егор довольно остроумно их комментировал, Нелли тихонько смеялась, Фанни, плотно привалившись ко мне на диване, сладко вздыхала и время от времени, охваченная внезапно налетающим на нее порывом нежности, лизала мне лицо или руки.

И снова далеко-далеко за полночь я растянулся на знакомом диване, блаженно закрыл глаза и, поглаживая не ушедшую спать к хозяевам собаку, провалился в спокойный глубокий сон.

Опять я стал считать дни недели до пятницы или субботы, еженедельно разрешая себе этот праздник совершенно безответственного, расслабляющего и приносящего отдых душевного покоя, глубоко-глубоко внутри себя затоптав, заглушив неловкость от ощущения соучастия в чем-то неблаговидном, постыдном. В какой-то момент я решил, что смерть Сергея Ивановича и сцена на пустой вечерней станции метро наконец покончили с тем, что нависало над этой милой семьей и что так мешало мне принимать идиллию, царившую в этой квартире, за чистую монету.

В радости «возвращения в семью» промелькнул декабрь. Страна вплывала в новогоднюю лихорадку. И даже я, в принципе не подверженный подобным ритуалам, как-то, в ожидании возвращения домой Егора, принял самое деятельное участие в наряжении елки, развешивании рождественских венков, гирлянд и подарочных сапожков, которыми Нелли посчитала нужным украсить квартиру. И представьте, получил от этого огромное удовольствие! Копаясь в трогательной мишуре, такой блеклой и убогой в беспощадном дневном свете и такой роскошной и таинственной – в вечернем, я внезапно даже испытал некоторое возвышенное ощущение предвкушения чуда, которое давным-давно покинуло меня. Ибо с появлением на свет моего сына я стал для него источником исполнения заветных желаний, как когда-то были для меня мои родители. Его изумление и радость от свершившегося оправдывали некоторые усилия, которые приходилось прилагать, чтобы праздник оставался таинством. Когда же Витек повзрослел, «отрезвел» и обрел определенную долю циничности, свойственной подросткам; когда, едва отбыв с нами «двенадцать ударов», он стремительно исчезал «к друзьям», Новый год и вовсе превратился для нас с Ниной в просто приятный повод позволить себе, никуда не торопясь, не суетясь и не напрягаясь, провести тихий вечер вдвоем. Праздник стал как бы разрешением для нас, взрослых людей, хотя бы на сутки выключиться из бешеной гонки за выживанием и ощутить, что мы – ну хоть иногда! – можем себе позволить пожить «для себя».

Сейчас подступал второй новогодний вечер, который я должен был встретить без Нины. Первый подарил мне моих молодых друзей, и хотя, конечно, они не могли полностью заменить утраченное, тем не менее этот год Нелли и Егор серьезно скрасили мое одиночество. Может быть, поэтому от второго Нового года я подсознательно ожидал чего-то необычного? Тем более что вопрос, где его встречать, даже не обсуждался: как-то само собой разумелось, что я приеду к ним и «зависну», как говаривал Егор, не на один, а на два-три дня, за которые мы посмотрим «самое шикарное, что подарил миру Голливуд». В преддверии этого он весь декабрь серьезно шерстил свою коллекцию, составляя нашу «программу максимум», то выкладывая диски из шкафов на свой стол, то убирая какие-то из них и заменяя другими. Чувствовалось, что к вопросу он отнесся ответственно, много и долго рассуждал об этом вслух.

К тому же и компания планировалась совсем небольшая, «из своих»: предполагалось, что будет старинный друг Егора, музыкант, то ли играющий в какой-то рок-группе, то ли пишущий для нее песни, и друг детства Нелли, с которым она выросла в одном дворе. Выяснилось, что, хотя уже много лет прошло после ее переезда, она по-прежнему поддерживала пусть и телефонные, но все же теплые отношения с некоторыми членами старой дворовой компании.

Сын мой, в очередной