Похищение свободы - Вольфганг Шрайер

Кроме того, их отцы хорошо знали друг друга, соответственно дружили их жены и дети. Несмотря на это, по некоторым причинам они так и не сблизились. Правда, иногда, например после ухода Изабел, Шуберт вел себя так, как это принято у близких друзей.

Сам Шуберт женился через каждые пять-шесть лет, но Луиш ни разу не высказал своего отношения к этому. Между прочим, когда Шуберту исполнилось сорок, все заметили: он начал поговаривать о том, что стареет, как будто могло быть по-иному. При этом он охотно добавлял, что для мужчины это не страшно, если он сохранил здоровье и занимается спортом. Он даже уверял, что такие мужчины повышаются в цене (выражение глупое, но выдающее истинного коммерсанта). Однако он не был ни выскочкой, ни наивным простаком, как многие иностранцы, алчущие иллюзорного счастья под жарким солнцем на берегу моря. Трудиться всю жизнь не разгибая спины, чтобы воспользоваться плодами своего труда в старости, — нет, такая перспектива Шуберта не устраивала. Его отец играл при Гитлере не последнюю роль и довольно быстро разбогател. После войны он укрылся от нескромных взглядов под Кашкайшем, на вилле, окруженной живой изгородью из тиса, и любил слушать, как бьются о берег волны Атлантики… Ныне его там уже конечно нет. В марте старый господин, тощий и нуждающийся в покое, перебрался на юг Испании.

Последний луч вечернего солнца скрылся за горой Монсанту, когда Луиш свернул на авениду Калоште Гулбенкьян. Он вспомнил, что для званого ужина нужно что-то купить — в доме, кроме него, некому было об этом позаботиться, а ему покупка сладостей давала возможность заново почувствовать обретенную свободу. Немного горькое, но в то же время необычное удовольствие. Когда его брак с Изабел был расторгнут, в душе не осталось ни мира, ни покоя, а только боль. Но затем появилась надежда — так на месте, откуда откатили тяжелый камень, вдруг начинают пробиваться первые свежие ростки. До чего же удивительное существо человек — способен выпрямиться после любого удара судьбы! Да, уход Изабел его больно ранил, но он выстоял, и теперь жизнь его текла своим чередом — фирма, дом… Достаточно ли этого — он не знал.

Луиш проскочил мимо здания испанского посольства, выкрашенного охрой. Двери посольства были разбиты, оконные проемы почернели от дыма — это ультралевые подвергли его штурму три недели назад в ответ на последние смертные приговоры, вынесенные Франко, который теперь сам лежал на смертном одре. Металлическая решетка в стене была взорвана, автомашины сожжены. Революционный совет не смог воспрепятствовать акции и должен будет возместить миллионные убытки.

Лушпа начали одолевать сомнения. Да, он приветствовал революцию и поддерживал ее, так как она несла справедливость, лучшую жизнь народу, с нищетой и бедствиями которого он постоянно сталкивался, производя буровые работы в выжженной солнцем провинции Алентежу. По его мнению, она была так же необходима, как вода. Марью, иронизируя, объяснял это желанием опоэтизировать социализм. В действительности же это, наверное, объяснялось желанием почувствовать себя человеком, получать каждый день удовлетворение от работы — словом, жить полнокровной жизнью, а не существовать. И вот революция замедлила свой ход, со всех сторон ей угрожали враги. Значит, они угрожали и ему, той атмосфере, которой он так дорожил.

Дома Луиш застал настоящий хаос, который царил там постоянно после ухода Изабел. Казалось, по квартире промчался ураган, против которого человек просто бессилен. Только комната Грасы была в этом плане исключением. Сама Граса мыла посуду. Вовсю работал телевизор, а на баре лежал ворох вещей. За столом, низко над ним склонившись, сидел Марью. Он что-то писал. За спиной у него торчал вверх колесами велосипед Жоржи. Рядом был разложен инструмент и стоял таз, в котором плавала камера. Но Жоржи ремонтом не занимался. Он играл под роялем, на котором со вчерашнего дня валялись его наброски и эскизы.

Как всегда, приход Луиша остался незамеченным. Он распаковал покупки и сказал:

— Сегодня у нас будет гость — Карлуш!

— Какой Карлуш? — спросила Граса.

— Да твой дядя. Приготовь для нас что-нибудь повкуснее. Жареная форель с чесноком, пожалуй, ему понравится…

— Мамин брат? — удивилась Граса. — Я думала, он в Африке.

Луиш забыл, что Карлуш существовал в их сознании как легенда. Шурин всегда был черной овцой в клане Пашеку. Из поля зрения семьи он исчез двенадцать лет назад, когда Жоржи только появился на свет. Марью было тогда шесть, а Грасе не исполнилось и пяти. Нет, они слышали лишь рассказы о дяде, в которых он представал то грозой учителей, то лучшим учеником, то возмутителем спокойствия и чемпионом по дзюдо в университетах Коимбры и Лиссабона, то автогонщиком и покорителем женских сердец, то анархистом и противником режима. За что бы Карлуш ни брался, он отдавал этому все силы без остатка. Эта исключительная целеустремленность, желание быть во всем первым и заставляли его частенько рисковать головой. А может, таким образом он хотел доказать родственникам, что вполне обойдется без них…

Известие о приходе гостя произвело впечатление. Даже Жоржи вылез из-под рояля. Он был изящный, бледное лицо оттеняли черные локоны и длинные ресницы — недаром он слыл всеобщим любимцем. И как только Изабел могла жить без него? Луиш попросил сына принести бутылку мадеры разлива 1795 года.

— Карлуш, это который захватил тюрьму штурмом? — уточнил Жоржи. — Для такого героя ничего не жаль.

— Он ограбил банк, — напомнила Граса.

Марью поднял голову. Глаза у него были широко посаженные, а во взгляде сквозило что-то мечтательное.

— Он освободил арестованных! Граса, ты как мама, она всегда говорила о нем только плохое.

— Ну да, Трансатлантический банк в Порту!

— Помолчи, что ты в этом понимаешь!

— Мое дело молча готовить для вас еду, да?

— Ни слова против Карлуша, — строго сказал Жоржи и, обойдя бар, направился на кухню. — Когда все сгибали спины, он боролся против диктатуры. Так ты пожаришь ему рыбу, да?

Луиш стал накрывать на стол, при этом он чувствовал себя так, будто пытался поставить в бурю парус в одиночку. Для Грасы гость был экзотическим бандитом, для братьев — участником Сопротивления и, следовательно, их единомышленником. Через час они все узнают.

Жоржи притащил свою новую картину: немецкая школа, в которую они все ходили, закрыла своим фасадом бетонные громады фирм «Сименс» и «Байер». Выдуманный фасад классического стиля, портик которого поддерживали Гете и Шиллер. В действительности школьное здание было современным и слишком низким, чтобы закрыть собой административные здания, однако идея картины была всем понятна.

— Опять начнете язвить, а потом заявите, что это никуда не годится? — с вызовом спросил Жоржи. — Но это не так. Завтра же картина будет висеть на стене.

Луиш отложил картину:

— У меня сегодня голова идет кругом.

— Какие-нибудь проблемы?

— А у кого их нет? Мир полон проблем.

— Неприятности по работе? — спросил Марью. — Могу я тебе чем-нибудь помочь?

— Да, убери все со стола.

— Осталось написать одну строфу, па. Это для стенной газеты. Послушай-ка: «Псалом мотоциклиста. Благодарю тебя, господь всемогущий, за то, что расстилаешь передо мной ковром дорогу…»

— Почта была? — спросил Луиш.

— Одно письмо. А еще был звонок. Мамины квартиросъемщики в старом городе пожаловались, и какой-то комитет пригрозил конфисковать дом, если она не произведет там ремонта… Я им объяснил, что ты теперь к маминым домам никакого отношения не имеешь.

Конверт оказался вскрыт. Письмо пришло из Немецкого института. Сеньора Бранку приглашали на курсы в Западный Берлин. Администрация курсов оплачивала дорогу и двухнедельный пансион, а помимо этого выдавала 300 марок на карманные расходы. Довольно заманчивое предложение. Далее администрация в несколько суховатом тоне сообщала, что слушатели не только прослушают доклады и лекции по вопросам культурного и социально-экономического положения Федеративной Республики, но и примут участие в широких дискуссиях.

— С каких это пор вы начали вскрывать мою почту?

— Да это только реклама, па. Как ты вообще попал в их списки?

— Скорее всего, через школу. Знаете, поехать туда желание у меня, пожалуй, появится, тем более что на работе я теперь просто отсиживаю время.

— Если у тебя есть свободное время, вступай в партию и занимайся политикой.

— Ты — и вдруг в Западный Берлин! — фыркнул Жоржи.

Граса поставила на стол торт и фрукты:

— Кончайте опекать отца, он без вас знает, что ему делать. Между прочим, в вашей партии членов сейчас в десять раз больше, чем до 26 апреля. И у всех вдруг сердце стало болеть за народ.

— Возьми свои слова обратно!