Отсвет мрака (Сборник) - Евгений Филенко

Ну ничегошеньки!

Все верно. Так и должно быть. Зомби лишь играет в отчаянного парня, в камикадзе, в живую мину, с достойным берсеркера пренебрежением к жизни рвущуюся к цели. На самом деле это блеф. Он слишком сильно любит себя, слишком дорого ценит свою жизнь, чтобы так рано прекратить торговать этим товаром и скинуть его по дешевке. А уж тем более рисковать им по пустякам.

Мина у него за пазухой не активирована.

Ведь я же говорила, что возьму его.

Со всем остатком сил зажимаю пистолет под мышкой — боль неимоверная, но сейчас это не имеет ни малейшего значения.

В его глазах вспыхивает неподдельный, сотой пробы ужас. Он понял, что попался! И понял, что попался с потрохами!

Не выпуская «уонга», рывком разворачиваюсь от него, как говорил мой инструктор по бодигардингу, в противофазе… больно — сдохнуть можно!. скованные запястья хрустят… локоть его идет на излом, а сам Зомби с размаху вклеивается рожей в стену. И тогда — не то с криком, не то со стоном, и уж во всяком случае с искрами из глаз — делаю обратный разворот, возвращая тем самым его в прежнее положение, и — «Н-на, сука!» — провожу свой коронный удар коленом по детородным органам.

В пике формы мне таким образом доводилось ломать трехдюймовые доски.

Сейчас эффект достигается неменьший. Ведь он должен еще помнить мой предыдущий удар.

Мина выскакивает у него из-за пазухи и с жестяным бряком катится по полу. «Уонг» остается у меня под мышкой. Сам же Зомби, сложившись пополам, отлетает на середину коридора.

— Не стреляйте! — кричу я.

Вернее, пытаюсь кричать. Потому что в эту минуту не то что издавать звуки, а и дышать для меня пытка невыносимая.

И «кайман» в дальнем конце коридора меня не слышит.

Звук работающего машин-гана наполняет собой весь этаж и молотом бьет по мозгам.

Голова Зомби превращается в огрызок яблока.

Я отворачиваюсь.

И без сил стекаю на пол.

Все, финиш.

На душе легко, потому что с Зомби покончено. И в то же время тяжко, потому что покончено только с Зомби.

Мне нужно как-то умостить в покое измолотые наручниками руки, побитые ребра и всю ту рухлядь, что безо всякого основания называется телом. И я не нахожу лучшего положения как просто лечь на спину и вытянуться…

9. СЕРГЕЙ СПОЛОХ

Перед тем как расстаться, я должен сообщить Ерголину одну неприятную вещь, которая несколько охладит его эйфорию. Если такое понятие вообще применимо к Ерголину.

— Степаныч, на стопе у меня лежит кляуза, тунгус на тебя жалуется. Чем-то ты его сильно обидел.

Ерголин молчит. Но я вижу, что он медленно звереет. Шерсть у него встает дыбом, как у взбешенной кошки. И это сильно не вяжется с его традиционным имиджем стареющего добряка и созерцателя.

— Ты что, бил его? — спрашиваю я осторожно.

Приходится выждать, пока Ерголин возвращается к обычному состоянию и делается вменяемым.

— Тунгус меня не понял, — выдавливает он наконец. — Что ж, придется мне его посадить. Лет этак на пятнадцать. Или, что для него одно и то же, пожизненно. Там же и закопают…

— А он на суде покажет, что ты ему оружием угрожал. И свидетеля найдет.

— Допустим, я и в самом деле угрожал… Я предъявлю запись его переговоров с Пеклом.

— Ты же знаешь, для суда это не аргумент.

— Знаю. Но мы приложим экспертизу голоса, подтверждающую его принадлежность Тунгусу. И обнародуем через свободную прессу. Если таковая еще сохранилась в Гигаполисе. Пускай не аргумент, а впечатление все равно произведет.

— Давай лучше купим его. И станем использовать. Как-никак, а ты расшифровал его как канал связи с Пеклом.

— Нет. Я его посажу, — упрямо твердит Ерголин.

— Так чем же ты его достал, Степаныч?

Ерголин загадочно усмехается.

— Я напомнил ему, какие они были — ктыри старой закалки. Их раньше ментами называли. Он таких уже не застал. Нет, застал, конечно, да позабыл. Вы-то совсем другие.

— Ну, тебе виднее… Спокойной ночи, «мент».

— Спокойной ночи, Сергей, — говорит Ерголин.

Теперь это уже совсем прежний Ерголин — тихий, застенчивый и вечно озабоченный своими производственными проблемами. Поэтому он не расстанется со мной без того, чтобы не подкинуть очередную головоломку.

— Никак не возьму в толк, — роняет он смущенно. — И зачем вам понадобилось убивать Зомби? Это был бы интересный собеседник.

— Убивать команды не было, — нехотя отвечаю я… — Подранить, обездвижить, пускай даже слегка покалечить — это пожалуйста, сколько влезет. Но «кайман» зачем-то вдул ему из машин-гана прямо в затылок.

— Да, загвоздочка…

Он долго, обстоятельно умащивается на сиденье старенького «жигана», проверяет дворники, тщательно закрывает двери, мигает позиционными огнями… И только исполнив все предписанные правилами воздушного движения ритуалы, взмывает в сумеречные небеса.

А я снова иду к Лариске.

— Боже, на кого ты похож! — восклицает она.

И мне вдруг, ни с того ни с сего, делается невыносимо жалко себя. Почти до слез.

— Лариска, я так устал, — причитаю я, пока она помогает мне избавиться от заляпанного всеми видами городской грязи плаща. — Они всю душу мне вымотали!.

— Кто — они?

— Да есть тут… контингент.

— Сполох, немедленно ступай в ванную. Сегодня в этом доме идет вода. И даже горячая.

— Я не хочу… не могу мыться. У меня нет сил.

— Сполох, я вымою тебя сама.

И Лариска действительно приходит меня мыть.

Какое-то время я еще ною и жалуюсь.

— Послушай, — бормочу я. — Это огромный город, город-страна! Что мы можем сделать? После того как целое поколение было чуть ли не насильно выпихнуто в криминальные структуры! Самые умные головы — к ним. Самые крутые парни — к ним. Самые красивые девки — туда же. Они с детства их приручают, всякими конкурсами, шмотками, долларами… воспитывают валютных шлюх, выращивают себе живые грелки, чтобы всегда держать под рукой и сладко трахать когда засвербит…

— А я? — возражает Лариска.

— Ты не в счет, ты исключение. Или вот Индира — тоже…

— Какая еще Индира?

— Это моя сотрудница. Умная, сильная, злая, как волчица… А что можем мы? Нас — горстка. Кучка, и даже не могучая. Мы носимся как угорелые. От витрины к витрине. От сейфа к сейфу. От трупа к трупу. Мы не успеваем. Нас топчут и эти вонючие демократы, и эти паршивые социал-националисты… или национал-социалисты… в общем, коммуняки. К нам никто не идет работать, во всяком случае — те, кто нам нужен. На каждого из нас приходится по сто нераскрытых дел, и некоторые мы просто выбрасываем в корзину… Когда-нибудь они сообразят это и просто вырежут нас поодиночке. Или всех скопом. И тогда город будет их…