Новый мир. № 11, 2002 - Журнал «Новый мир»
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как и подобает настоящему художнику, Оутс творчески усвоила уроки великого мастера. По крайней мере как автор «Дорогостоящей публики» она далека от эпигонского подражания и вполне осознанно, зная, как и для чего, использует те или иные литературные приемы, пусть и не ею найденные.
Своеобразно заострен образ сытой, бездушно-благополучной «одноэтажной Америки», олицетворением которой является Фернвуд — город удачливых дельцов, «где пахнет травой и листьями, течет хозяйски прирученная река (предусмотрены сельским бытом утки, гуси, лебеди, грациозно снуют в воде огромные серебряные караси), где голубое небо, а под ним тысячи акров восхитительно зеленой травы», уютные особняки, с бассейнами, подземными гаражами и идеально выбритыми лужайками, к аромату которых «примешивается запах денег, запах купюр».
В позолоченной клетке этого нуворишьего рая задыхается не только Ричард, но и его красавица мать — Нада, как он называет ее, не справляясь с русским «Надя». Писательнице не только удалось передать «изнутри» сознание хрупкого и ранимого подростка, но и показать в его преломлении исполненную кричащих противоречий личность незаурядной женщины. С одной стороны, Нада — творческая, ищущая натура, утонченная интеллектуалка, тяготеющая к вольным нравам нью-йоркской богемы, с другой — типичная парвеню, тщеславная и эгоистичная, зачарованная роскошью и блеском «дорогостоящей публики», вне которой себя не мыслит. Дочь бедных украинских иммигрантов (как выясняется в конце романа, ее настоящее имя — Наташа Романюк), она выдает себя за дочь русских белоэмигрантов, Наташу Романову, прозрачно намекая на свои аристократические корни. Несмотря на чрезмерные амбиции, Наде удается выбиться в люди самым банальным способом, к которому во всем мире прибегают тысячи, миллионы корыстолюбивых золушек, — путем расчетливого брака с преуспевающим бизнесменом.
Нада еще более трагическая фигура, чем Ричард, поскольку никого по-настоящему не любит. Стариков родителей она забыла, словно муторный и серый сон; приземленного, непробиваемо жизнерадостного мужа, вытащившего ее из грязи, она от души презирает; сын, в котором она видит воплощение своих честолюбивых грез, оказывается досадной помехой на пути к абсолютной свободе. В общем, Оутс удалось создать уникальный женский характер: загадочный, непрозрачный, неисчерпаемый (поскольку он показан исключительно с точки зрения пристрастного повествователя) и в то же время до боли знакомый каждому из нас.
Такое же смысловое богатство отличает и весь роман, который, хочется верить, не затеряется среди разливанного моря переводной и доморощенной халтуры и найдет своего читателя не только среди вымирающих литературоведов-американистов и торопливых газетчиков, в лучшем случае пролистывающих книги по диагонали.
В завершение — два слова о странной издательской судьбе романа в России. В 1994 году, в эпоху дикого ельцинского капитализма, когда одна за другой возникали и тут же прогорали мотыльковые издательские фирмы, он был выпущен стотысячным тиражом одним из таких (давно уже почивших) издательств-однодневок. Книгу, помнится, издали в карманном формате мягкообложечного дамского романа, вроде изделий серии «Арлекин», с зазывной картинкой на обложке: поджарый хлыщ в смокинге заключает в мужественные объятья шикарную красотку; та томно закинула очаровательную головку с распущенными русыми волосами такой невиданной густоты, будто их взяли напрокат из рекламы шампуней. К радости издателей, тираж был быстренько раскуплен любительницами душещипательного розового ширпотреба аa la Барбара Картленд (представляю, как они были разочарованы!). Но в то же время книга не попала в библиотеки и не вызвала ни малейшего отклика у критиков. (Как мы помним, в тогдашней прессе еще не было принято рецензировать формульные сочинения массовой литературы, а тем более — образчики розового романа, под который и загримировали «Дорогостоящую публику».) Типичный российский парадокс: книга одной из самых титулованных и плодовитых американских писательниц была выпущена стотысячным тиражом, но ее как бы и не было. В списках не значилась. И только теперь, пусть и выпущенная тиражом неизмеримо меньшим, она получила шанс пробиться к тому серьезному и искушенному читателю, на которого и была рассчитана.
Правда, оформление книги и на этот раз оставляет желать лучшего. И страхолюдное чучело, изображенное на обложке, и желтовато-жухлая бумага (в застойные времена в такую заворачивали колбасу) способны отпугнуть кого угодно. Имеются в издании и досадные опечатки. Так, упомянутый эрудированным повествователем американский критик Лесли Фидлер превратился в «Лесли Фиолер» (стр. 91), разом потеряв и согласную в фамилии, и мужской пол.
P. S. Напоследок — еще одна пикантная подробность. В выходных данных ваш покорный слуга указан как составитель (sic!) и автор предисловия (которого там, разумеется, нет). И даже знак копирайта поставлен. Вот уж не знал… Можете себе представить, как я был удивлен, купив книгу. Да, два года назад мне довелось составить для «Гудьяла» двухтомник эмигрантского писателя В. С. Яновского, и предисловие я к нему написал, но то ведь были «иные берега, иные волны…», к Оутс не имевшие никакого отношения. Придя в себя, я решил: пойду в издательство и потребую гонорар за «состав» и «предисловие». Вместо предисловия предъявлю им эту рецензию. И пусть только попробуют не заплатить…
Николай МЕЛЬНИКОВ.Опыт думанья
Ст. Юрьев. Похищение Европы. СПб., Издательство журнала «Звезда», 2001, 437 стр
В одной из недавних программ новостей промелькнул сюжет, довольно на сегодняшний день банальный, однако запомнившийся мне своей семантической выразительностью. Некий подвыпивший гражданин, разобидевшись на работников железнодорожного вокзала, позвонил в милицию с сообщением, что здание заминировано. Поднялась тревога, но виновника ее быстро вычислили и препроводили куда следует. В ожидании разбирательства и наказания «шутник» общался с корреспондентом. И вот замечателен ответ дебошира на вопрос последнего: «А подумать?»
— Да ни в жизнь! Лучше повеситься!
Большинство печатающихся сегодня «продвинутых» книг и статей написаны, на мой взгляд, авторами, придерживающимися того же незамысловатого принципа: лучше повеситься, чем додумать до конца собственную идеологическую концепцию, лучше повеситься, чем придать своей интеллектуальной фантазии хоть какие-то черты доказательности, лучше повеситься, чем, берясь за конструирование очередной широковещательной теории, добросовестно ознакомиться с литературой по данному вопросу. В подоплеке таких установок лежит прочно укоренившееся представление о том, что взгляды пишущего на ту или иную проблему все равно имеют чисто субъективный характер, а значит, речь идет не о поиске истины, а всего лишь о самовыражении, об оригинальности и прихотливости твоих умственных упражнений.
В печальной череде сочинений такого рода книга Ст. Юрьева[42] являет собой отрадное исключение. Она написана человеком, который, во-первых, уверен в том, что предмет разговора важнее всевозможных интеллектуальных кунштюков, и, во-вторых, напряженно думает, отвечая перед собой и читателем за высказанную мысль. Такому честному думанью обычно соответствует универсализм подходов, потому что по-настоящему понять что-то — это значит сразу понять многое. Читая, ты все время испытываешь радость от встречи с внимательным и умным собеседником, с которым хочется обсудить вещи сущностные, сверить свои выводы и позиции, а о чем-то и поспорить.
Сборник своих эссе Ст. Юрьев озаглавил «Похищение Европы», как бы намекая на известную работу Освальда Шпенглера. Общее настроение, владеющее нашим автором, столь же «закатно», пессимистично. Он следует своеобразной гесиодической традиции, полагающей, что за золотым веком неизбежно приходит сначала серебряный, а затем и железный, все обесценивается, мельчает, а развитие если и существует, то лишь в форме деградации.
Содержание книги Ст. Юрьева — радикальная критика и пересмотр большинства установок нашего сегодняшнего гуманистического сознания, сформированного европейской возрожденческой цивилизацией. Последовательному развенчанию подвергаются практически все так называемые общечеловеческие ценности: идея прогресса, гуманизм (как утверждение абсолютного приоритета земного счастья), категория свободы (понимаемой в аристотелевском духе свободы выбора), ставка на науку и сам человеческий разум, плюралистический подход к истине, эволюционистский взгляд на развитие жизни и общества, демократизм в области культуры и духовного поиска. Отметим, что человеческую культуру, равно как и стремление к гармонии с природой, автор не слишком высоко ставит. Если к этому добавить, что он принципиальный противник позитивизма, экуменизма, постмодернизма (с его игровыми эстетическими принципами), антизападник (но уж, конечно, и не почвенник), если учесть его ироническое отношение к культовым фигурам сегодняшней российской интеллигенции — Фрейду, Хайдеггеру, Хёйзинге, Владимиру Соловьеву, Льву Гумилеву и Михаилу Бахтину, — портрет «законченного ретрограда» будет дописан. Характерно, что вся эта критика ведется с последовательно религиозных (хотя и не вполне канонически православных) позиций.
