Наследники - Евгений Федоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подняв лукавые глаза, солдат с задором спросил приписного:
— С чего так разорался? Кто дал такую волю?
Бородатый широкоплечий мужик изумленно посмотрел на бомбардира.
— Ты что, не ведаешь, что в уральских краях появился батюшка государь Петр Федорович! А кто указ в давни годы писал? У нас под божницей по сию пору храним!
— Не припомню что-то! — слукавил солдат.
— Коротка память! — насмешливо сказал приписной. — А писано было всем фабрикантам и заводчикам довольствоваться вольными наемными по паспортам за договорную плату! Слыхал? А еще говорено было, что ни фабрикантам, ни заводчикам деревень с землями и без земель не дозволять покупать! Каково? Да не признал эту грамоту князь Вяземский, а вот она!
— Умная грамота! — согласился бомбардир. — И никто такую не мог написать, как сам царь Петр Федорович! Ай да ладно! Ай да весело!
— Теперь всю барскую Расею на слом возьмем! — закричали мужики. — За землю и вечные вольности поднимается народ!
— Правильно делает! — одобрил Ивашка, но тут же нахмурился. — Только напрасно вы к дому потянули, надо бы на помощь к Петру Федоровичу поспешить.
— Погоди, не терпится на хозяйство взглянуть!
Приписные, переговариваясь, поехали вдаль по заснеженной дороге…
По степным тропкам, на далеких курганах подолгу маячили одинокие всадники.
— Башкиры! — догадался Грязное. — К царю мужицкому тянут.
Все же вместе с бомбардиром они постарались побыстрее укрыться в кусты от степных кочевников. «Орда! Неровен час, в полон уведут», — тревожно подумал беглый и переждал терпеливо, когда исчезнут всадники.
До Челябы простирались просторы, далеко-предалеко синели горы. На звенящую от заморозков землю порошил крепкий хрустящий снежок. Ветры принесли со студеной стороны пухлую снеговую тучу; отвислым сизым брюхом она волочилась по ельникам, по холмам и обильно засыпала все снегом. Ветерок подвывал, тянул понизу серебристой белой пылью, а на вершинах поземка вскидывалась кверху и кружила бураном.
Кругом простиралась белая застывшая равнина, снега убелили серые грязные деревнюхи, ельники, горки. Только извилистая Исеть еще не застыла и шла черная, как вар; по ней лебяжьей стаей плыли первые льдинки.
На последнем ночлеге перед Челябой, в попутном селе, ночью разгулялась метель. Густо падал снег, ветер рвал и метал его; словно белогривые кони, быстро двигались сугробы, дымясь под вихрем.
Путники забились в избу, сладко дремалось на полатях, и сквозь дрему, усталость до сознания едва-едва дошли тяжелые медные звуки.
— Что стряслось? — поднял голову Ивашка и уставился в хозяина, темноглазого мужика. — Никак набат?
Хозяин покачал головой.
— Нет, то буран идет. Упаси бог какой! Звонят в колокола, путь заблудившим указуют.
— А много людей ныне по степи бродит? — спросил солдат.
— Кто знает, всяко бывает, — уклончиво отозвался мужик.
Преодолевая сон, беглый в упор спросил хозяина:
— А где теперь Пугачу быть?
Мужик помрачнел, искоса глянул на Ивашку.
— Кому Пугач, а кому царь-батюшка! — после раздумья холодно проронил он. — Народ валом валит, а куда — не слыхано.
Крестьянин укрылся шубой и затих на полатях. За темным оконцем голодным псом выла метель. Ивашка смежил глаза и крепко уснул, а солдат все ворочался и дымил махоркой.
Утром на другой день Грязнов с отставным бомбардиром пришли в Челябу. Маленький деревянный городок был полон движения и суеты. Кержаки-плотники, крепкие бородатые мужики, подновляли заплоты на крепостном валу. В чистом морозном воздухе далеко и гулко разносился стук острых топоров, добро пахло смолистым деревом, щепой. На улицах ладили новые рогатки. Уминая выпавший снег, к комендантскому плацу прошла воинская команда. Вел ее старый, но бравый капрал, обряженный в изрядно поношенную шинелишку и в порыжевшую треуголку. Пристегнутая сбоку сабелька раскачивалась в такт его бодрой походке. Закинув суровое лицо, капрал лихо запевал:
Во строю стоять, на ружье держать,Пристояли резвы ноженьки…
Седоусые служивые, вращая белками глаз, топая в ногу, дружно подхватили песню. Бомбардир опытным глазом окинул команду и одобрил:
— Старые, но добрые вояки!
По дороге то и дело проезжали верховые, покрикивали на мещан. Народ неохотно уступал им дорогу. В церкви на Заречье шла ранняя обедня, тускло горели свечи в притворе, тощий пономарь в засаленной рясе усердно звонил в большой колокол. Медный тяжелый звон плыл над крепостью. Над зеленой главкой церкви с криком носились распуганные галки.
Путники свернули на торжок, который кипел у Миасса-реки. Тут стояла людская толчея: кричали бабы-торговки, предлагая свой немудрый товар: белые шаньги, горячую рубленую требуху, мороженое молоко. Над большим котлом, установленным на таганке, под которым пылали раскаленные угольки, вился густой пар. Румяная толстая баба пронзительно кричала на весь торжок:
— А вот пельмени!.. Добрые пельмени!..
В лицо Ивашки пахнуло теплым, приятным духом варева. Он улыбнулся солдату:
— А что, Федор, хороши пельмени?
— Хороши! — подтвердил солдат. — Эй, милая, клади!
Торговка проворно наполнила чашки горячими пельменями, и друзья принялись есть.
Солдат ел неторопливо и ко всему прислушивался. А кругом гомонила базарная толпа. Среди нее верхами толкались башкирцы, обряженные в теплые кафтаны, в рысьи малахаи. Внимание беглого привлек крепкогрудый черноглазый казак в черном окладе бороды. Рядом с ним стоял степенный молодой хорунжий. Они о чем-то горячо говорили толпе, густо обступившей их. Над площадью расплывался гул голосов.
— Пошто новые заплоты, робят? — выкрикнул из толпы зычный голос.
— Царя-батюшку не хотят пустить в городок! — ехидно отозвался другой голосок.
— Какой царь? То казак Пугач! — зло отозвался третий.
Черноглазый казак сердито сдвинул брови:
— Молчи, остуда! Будешь брехать — пожалеешь!
Ивашка пригляделся к вопрошавшему дерзкому мужичонке; одет он был в сермягу, сам лохматый. Гречушник набекрень. Глаза мужичонки неспокойно бегали.
— А где-то сей царь? Пошто по степи бегает? — снова поднял он лукавый голос. — Пошто этот царь в Челябу не шествует? Воевода его, поди, с колокольным звоном повстречает, ась?
Солдат исподлобья разглядывал мужика. «Сыщик! Окаянец!» — раззлобился он и толкнул Ивашку в бок:
— А ну, поглядим, что за птица?
Рядом стоявший казак сверкнул глазами и закричал мужику:
— Ты кто такой?
— Известно кто, сыскной! Знакомая рожа! — опознал мужика другой станичник.
Лохматенький заегозил, сжался пугливо и поглубже нырнул в народ. Но Ивашка не утерпел, бросился за ним в толпу и сгреб его за ворот.
— Тут он, братцы, доносчик проклятый! Бей супостата! — заорал он и огрел пойманного кулаком.
Толпа всколыхнулась, десятки рук потянулись к сыщику. Он взвыл, голос его тонко-дребезжаще вырвался из многоголосья:
— Ратуйте, убивают!..
Тут и казак помог: набежал, схватил доносчика за грудь.
— Тряси его душу! — одобрительно закричал он беглому.
Словно шалый бес овладел людьми: они рвали, топтали пойманного. Истерзанный, окровавленный, он бился в предсмертных судорогах на истоптанном снегу, пока не затих.
«Убили!» — очухался от запальчивости Ивашка и, потупив глаза, неловко отвернулся и виновато пошел прочь. За ним заковылял солдат.
Поодиночке, вразброд, опустив глаза в землю, мужики расходились с Торжка.
С тяжелым сердцем Грязнов с бомбардиром вошли в кабак. В избе с почерневшими стенами было сумеречно, свет скудно пробивался сквозь слюдяные оконца. За прилавком стоял тощий хитроглазый целовальник в пестрой рубахе и зорко приглядывал за питухами. За его спиной на полках поблескивали штофы. Гам, нестройные голоса наполняли избу. За столами шумели казаки, мастерки, подвыпившие гулебщики. В дальнем темном углу поднялся плечистый бородач и поманил остановившегося в раздумье среди избы Грязнова. Беглый сразу признал в нем знакомого казака-заводилу.
«Ага, успел унести ноги в кабак», — обрадовался он и шагнул в угол. Там, прижавшись к стене, сидел хорунжий. Крепкий, ладный, он поднял на Ивашку веселые серые глаза:
— Кулачный боец! Ловко оборудовал шпыня!
Казак предложил по-свойски:
— Садись! Не знаем твоего роду-племени, но видать, из приверженных! Жалуй и ты, добрый человек! — пригласил он и солдата.
На столе стоял штоф, рядом лежала теплая ржаная краюха.
Беглый и бомбардир присели.
— Как звать? — в упор спросил черноглазый казак.
Ивашка опустил глаза и нехотя отозвался:
— Прохожие мы. С сибирской стороны!
Солдат строго вставил свое слово:
— Не спеши языком, спеши делом! — Он ласково посмотрел на зеленый штоф и придвинулся к нему.
Хорунжий ободряюще посмотрел на старика и улыбнулся.