Судьбы человеческие - Фэй Уэлдон

Клиффорд написал блестящую книгу об импрессионистах, которая продавалась по цене двадцать фунтов, — по цене совершенно невозможной для книжного рынка тех дней, но она мгновенно стала бестселлером.

Гарри Бласт, критик по искусству на телевидении, проклял Клиффорда — он так и не смог ему простить, что тот выставил его дураком в интервью с сэром Пэттом. Особенно возмутил Гарри «популизм» Клиффорда: все могли купить и прочесть его книгу.

Единственное место, где хорошо иметь врагов — это экран телевидения.

Дела Леонардос шли хорошо; Энджи держалась на расстоянии; выставка Рембрандта побила по посещаемости все рекорды. А выставка Дэвида Феркина — смелый шаг Клиффорда, поскольку впервые современный художник выставлялся в Большом Зале — побила даже Рембрандта.

Леонардос, как и сам Клиффорд, всегда был прав. Королева организовала новый институт экспертов, которые, являясь общественными исполнителями, оценивали произведения искусства и выносили свой вердикт — к раздражению дельцов от искусства, у которых доходы уплывали из рук, поскольку публика стремительно теряла былое свое невежество в искусстве. Под институт экспертов были пущены три замечательных дома ранней грегорианской эпохи, однако реконструированы они были с использованием вульгарного современного бетона, но, поскольку это случается сплошь и рядом, обычно такие вещи предпочитают не замечать. В те времена казалось, что остается еще так много старого Лондона вокруг…

Как только произошел развод Саймона и Хелен, Хелен с Клиффордом поженились. Но церемония была краткой и скромной по следующей причине: за неделю до этого умерла Эвелин.

Жертва

Не без опаски и внутренней дрожи, как вы понимаете, Хелен сообщила родителям, что она разводится с Саймоном и снова выходит замуж за Клиффорда. Чета Лэлли была обычными, если не сказать частыми, гостями в доме Корнбруков. Джон Лэлли не был приятным гостем: он обрушивался с обличительными речами то на одно, то на другое; то на правительство, то на большой бизнес, то на то, что сам он именовал индустрией искусства; все они, по его словам, были против слабых, обиженных — но талантливых — истинных художников. Хелен привыкла к этому с детства. Саймон — нет. Джон Лэлли бывал прав в общем, но не в деталях; поэтому по своему профессиональному долгу Саймон корректировал детали, а тесть, естественно, воспринимал это как оскорбление. И, как бы Хелен ни защищала мужа, как бы ни убеждала отца, что они сходятся во мнениях, и что вообще-то Саймон — не «фашистского толка писака», а наоборот; и, как бы ни бывала расстроена бедная Эвелин, которая в последние дни была истощенной и похожей на привидение, Джон Лэлли не сдавался. Не сдавался и Саймон.

У Эвелин была привычка сравнивать малыша Эдварда с Нелл в их развитии; Саймон же не любил, когда заговаривали о Нелл: во-первых, ему казалось, что это расстраивает Хелен; во-вторых, было очевидно, что Эдвард очень отстает от Нелл: в два года он едва говорил несколько слов, в то время как Нелл в таком возрасте говорила уже целыми фразами. Хелен пыталась пойти на компромисс, говоря: «Но девочки обычно начинают говорить раньше, чем мальчики», а также пыталась оправдать Эдварда: «Но мальчики быстрее развивают практические навыки».

— Какой забавный у нею язык, — был ответ Эвелин. — Да какие там практические навыки! — Эвелин взгрустнула. — Конечно, у нас с Джоном был всего один ребенок — и это девочка.

Слова прозвучали как вздох разочарования: будто упрек Хелен, отчего не родился мальчик — и это очень расстроило Хелен.

Хелен дулась долго. Она никак не могла сблизиться после этого с матерью, которая, в свою очередь, замкнулась в каком-то одиночестве, в каком-то упорном несчастье рядом с мужем. То было одиночество на двоих. Хелен никак не могла понять своей вины во всем этом, и поэтому, когда родители уходили, она ощущала, что с плеч сваливалась неведомая тяжесть.

— Почему они не родили второго ребенка? — спросил однажды Саймон.

— Наверное, я слишком много кричала по ночам, — ответила Хелен. — Поэтому Джон не мог сконцентрироваться.

О, да, художник — это монстр, если ему позволено быть таким. Эвелин четырежды делала попытку продлить беременность в надежде, что муж смягчится, но этого не случалось.

— Заводи столько детей, сколько тебе будет угодно, — говорил он, — но прошу тебя, держи их от меня подальше.

Если она делала попытку пожаловаться и разжалобить его, он добавлял:

— Если тебе не нравится, я не держу тебя.

Эвелин не запугивала его, не устраивала сцен. А нужно было. Всю жизнь она ждала, и ждала напрасно, от него доброго слова, поддержки. Абсурд, но получалось, что она и не оставалась с ним, и не покидала его. Ей не хватало мужества. Она избавлялась от очередного ребенка, может быть, от того сына, который посмеялся бы над отцом, повзрослев, и устыдил бы его. Поэтому Хелен, незащищенная ни братом, ни сестрой, с их детским эгоизмом и себялюбивыми запросами, одна противостояла дурному темпераменту отца. Более того, она в целом переняла от матери манеру восприятия его: робкую, почтительную, с редкими моментами радостного ощущения жизни в целом. А встретив столь же буйный и эгоистичный темперамент в Клиффорде — была привлечена к нему, и привлекла, в свою очередь, его своей покорностью (как это и бывает с такими дочерьми), и не смогла достойно противостоять ему, как и ее мать.

Конечно, брак с Клиффордом распался, поскольку она не нашла в нем ни отца, ни мужа, к которым инстинктивно стремилась; конечно, утомленная неестественностью Клиффорда, она повернулась к такому мужчине, как Саймон — он был более похож на брата, на давно утерянного, но обретенного брата, чем на мужа.

Но если рассмотреть эту коллизию внимательно, то все произошло оттого, что Хелен слишком много и отчаянно плакала; плакала как ребенок. Ее вина! Опять во всем виновата Хелен! Но как мог помочь ей Саймон, скорее брат, чем муж? Как она терзалась, бедная Хелен, жертва собственных неврозов, удивляясь, отчего ей так не везет, отчего счастье избегает ее? И вот она вновь с Клиффордом, пытается склеить их брак, и возможно, наконец-то на этот раз получится удачнее.

И уж конечно, как и в первый раз, оставив Саймона и переехав к Клиффорду, она лишилась дома родителей и их общества. Путь к ним ей был заказан. Но она почувствовала почти облегчение. Время от времени, скорее из чувства долга, она вызывала мать, встречалась с ней секретно у «Биба» и завтракала; и старалась, чтобы черное облако материнских несчастий не накрыло собой ее счастье.

Когда развод был оформлен и назначена дата регистрации брака с Клиффордом, Хелен позвонила матери: