Собрание сочинений. Т.2. Повести, рассказы, эссе. Барышня. - Иво Андрич

Когда мы начинаем ожидать от людей и событий вокруг нас больше того, что они могут нам дать, это непременно означает начало тревог и неурядиц в нашей жизни, а нередко является и признаком близкой гибели.

Дешевле всего покупаются способные и талантливые люди, ибо хитроумные покупатели более всего таких ищут, а они сами очень часто не сознают своей ценности. В этом следует искать причины многих великих личных трагедий выдающихся людей.

Есть дороги, которых я не видел и на которые никогда не ступлю ногой — и таких много! — но лишь оттого, что я не находил на это ни времени, ни возможности. Однако нет тропы или дороги, по которым я не сделал хотя бы одного шага, если только представлялась возможность. Тут я не знал ни страха, ни усталости, ни колебаний. И это безумное и неудержимое любопытство было причиной многих моих заблуждений, ошибок, бессмысленных или скоропалительных поступков. Оно поглотило большую часть моих сил, но его можно было бы назвать также моим подвигом и моим главным оправданием: оно могло бы быть предметом моей гордости, если б я хотел гордиться и если б ему это было надобно.

Лишь тогда, когда сам перестаешь ездить и только можешь следить за отъездами и возвращениями других и когда научаешься внимательно слушать их рассказы, — лишь тогда, слушая и глядя на других, открываешь подлинное значение дорог и путешествий.

Большая, истинная любовь обнаруживает свою полную силу лишь тогда, когда ей удается любящих, но слабых людей научить не бояться ни перемен, ни несчастий, ни расставаний, ни болезней, ни жизни, ни смерти.

Когда сила уйдет, когда исчезнет мастерство, когда память потеряет уверенность, а глаза еще продолжают видеть и мысль работать, вся проблема сводится к тому, как приземлиться без шума и позора и незаметно оставить свое место.

Все свои силы, все свои богатства фараоны бросали на отчаянную борьбу против времени. Внешне они побеждали и наносили времени удары, которые в глазах толпы казались окончательными и сокрушительными. И все-таки это была только видимость. И вот пирамиды эти говорят нам о преходящести всего сущего и о ничтожестве людских помыслов; все на них и вокруг них говорит только об этом.

Лишь когда построишь свой дом и начнешь его обживать и устраивать, убеждаешься, насколько дом, каким бы маленьким ни был, сильнее человека и как со временем он его полностью перерастает, проглатывает и живет вместо него.

Во имя жизни отказаться от жизни.

Из простого и очевидного факта, что дважды два четыре, факта, который не является его открытием или заслугой, он построил личную гильотину, на которой рубит голову каждому, кто не соответствует его мерке, и лишает жизни все, что духом или телом являет незаурядность или исключение.

Да, мы старше, но мир моложе, чем был когда-то. В этом радость нашей старости. И это хорошо, поскольку всем нам известно, что старость обычно не богата радостями.

Он человек, не лишенный совести, но что толку, если его совесть как испорченные часы, которые то спешат, то опаздывают, то останавливаются вовсе, причем всякий раз тогда, когда нужнее и важнее всего знать, который час. Главное, что, имея такие часы, никогда точно не знаешь, сколько времени.

Когда лето дождливое, все недовольны. Недовольны продавцы овощей, содержатели отелей, крестьяне, и не без оснований. Недовольны горожане и праздные господа, поскольку лето для них испорчено. Однако заметили ли вы, какие цветы дождливым летом? Они крупнее, красивее и ярче по краскам и форме, особенно по краскам. Я любуюсь ими, точно беззвучным праздником.

В окрестностях Женевы вечер наводит грусть влагой и отсутствием людей и животных. Нигде в мире не доводилось мне видеть местность с меньшим количеством живых существ. А осенний туман ширится по лугам, точно ядовитые газы, подло и агрессивно.

Откуда возникла мысль о необходимости гармонии, о грехе и наказании? Самая возможность существования подобной мысли находится в непримиримом противоречии с тем, как люди появляются на свет, живут и умирают. Откуда эта мысль? Ответа я не нахожу. Похоже, что человек стал первой жертвой игры, которую сам выдумал но для которой не создан и до которой не дорос.

Неудовлетворенные собой и обстоятельствами в своей стране, мы часто хвалим другие страны и народы, создавая из них недостижимые образцы. При этом мы преувеличиваем, восхваляя их больше, чем они того заслуживают, и приписывая им достоинства и особенности, которых у них нет. Так что все, о чем мы говорим, не столько соответствует подлинному облику данной страны, сколько является идеализированной картиной нашей отчизны, такой, какой мы хотели бы ее видеть.

Все это, разумеется, несправедливо, неправильно и нехорошо, так как многие из нас создают себе где-то на середине между идеализированной страной и своей несовершенной третье несуществующее отечество, куда укрываются, разочаровавшись в одной из двух (или в обеих сразу). Жизнь у таких людей беспокойная и бесплодная, то как у перебежчиков и эмигрантов, то как у возвращенцев. И они несчастны.

Праздники и торжественные дни лучше всего показывают, как далеки от нас даже те, кого мы считаем самыми близкими.

Только трудом или храбростью можно добиться авторитета, заставить людей если не любить и не вознаграждать вас, то хотя бы ценить и уважать. Конечно, труд более верное средство, ибо храбрость дана не каждому, а кроме того, и проявить ее удается реже, а для труда и трудолюбия всегда есть возможности. Я уж не говорю о внутреннем удовлетворении, которое испытываешь от хорошо сделанной работы и которое, конечно же, стоит больше любых наград и признаний.

Читая (или видя), как некоторые верующие ненавидят и преследуют тех. кто не верит, я думал о том, что, может быть, бессознательно они таким образом мстят за свою собственную слабую и непоследовательную веру. Очень часто это ревностные и бесчеловечные фанатики. Я часто думал, что для тех, кто не верит, было бы легче и лучше, если б верующие в самом деле верили твердо и безоглядно в то, что они называют своей верой.

Великий человек уединился и погрузился в глубокое размышление. Позже, заметив, что он не возвращается, отправились его искать, но не нашли. Великий муж исчез бесследно где-то в высотах собственного величия.

Кто бы мог поверить, что ужас может стать повседневным существованием человека!

Мир, в котором мы живем, создан так, что тот, кто боится, уже погиб.

Двое пашут и сеют, а три десятка едят и проматывают. Один строит, а десятеро смотрят или даже ломают и разрушают. Как же устоять такому обществу?

Ничтожества никогда не кончают самоубийством. В этом они схожи с благородными и мужественными людьми, которые почти всегда находят силы все выдержать и превозмочь. Но это лишь внешнее сходство.

Наверное, одной из главных особенностей настоящего человека является его постоянное и упорное стремление к недостижимому совершенству во всех делах.

Пословицы, и напечатанные и устные, чаще приходится слышать как осуждение, а не как доброжелательный совет или рекомендацию. Иногда они звучат так, словно их вынес полевой суд, наскоро собранный ночью на плохо освещенной площади, на которую издалека доносятся песни и мстительные вопли бунтовщиков. Это приговоры, вынесенные без следствия и свидетелей, без изучения смягчающих обстоятельств и без права кассации и возможности отложить исполнение приговора.

Как невероятно мало знаем мы о себе, об окружающем нас мире и о жизни, которой мы живем. Лишь огромное и внезапное счастье или тяжелые удары и большие потери дают нам понять, что человеческая жизнь гораздо богаче и сложнее, чем мы полагаем, что все в ней двукратно и многократно, двузначно и многозначно, все — от наслаждения и радости до боли и гибели, от мельчайшей мелочи вплоть до самого бытия как такового. Все здесь меняется и повторяется: человек много раз рождается, попеременно то поднимается, то падает, выздоравливает и хворает; много раз умирает и воскресает; и все, что с ним происходит, почти всегда непредсказуемо и потому по видимости полно противоречий, с трудом постижимо и необъяснимо, а конец его исчезает в тумане, молчании и забвении.

Женщина устает быть другом мужчине.

Писателю

Наибольший эффект достигается в поэзии тогда, когда поэту удается ошеломить читателя чем-то общеизвестным.