Собрание сочинений. Т.2. Повести, рассказы, эссе. Барышня. - Иво Андрич

Беда его заключалась в том, что в такое время, как наше, он никак не мог до конца освободиться от неискоренимой, опасной и наивной иллюзии, будто в жизни можно найти прочную точку опоры, непреходящую и вечную, на которую можно раз и навсегда опереться и с помощью которой человек, живущий от появления своего на свет и до смерти под неизбывной угрозой уничтожения, может найти надежное укрытие,

Он был одним из тех людей, которые в мире не занимают много места. Он был добр. Единственное, что мешало его доброте, — это его постоянное стремление казаться и быть лучше, чем он есть. Это все портило.

Когда мы наблюдаем за возникновением какой-либо новой формы жизни, нам бросается в глаза прежде всего то, что находится в противоречии с нашими привычками, вкусами и понятиями, то, что нас отталкивает и с чем мы не можем согласиться. И лишь позже нам удается увидеть то разумное и полезное, что делает новшество оправданным и неизбежным.

Трудно, почти невозможно, обладая большой силой, физической или моральной, не злоупотребить ею хотя бы однажды.

Жизненная сила человека наряду с прочим измеряется также и его способностью забывать.

Когда вас начнет что-либо мучить, становясь невыносимым, не стойте на месте, потому что лучше не будет, еще меньше думайте о бегстве и возвращении назад, потому что все равно ни от чего не убежишь. Чтобы спастись, идите вперед, дойдите до предела, до абсурда. Идите до конца, пока не коснетесь дна, пока вам не станет противно. В этом лекарство. Перегнуть палку в данном случае — значит выплыть на поверхность, освободиться.

Это относится ко всему: к работе, безделью, порочным привычкам, которых вы стыдитесь, но рабом которых являетесь, к жизни чувств, к томлению духа.

Когда люди рационального склада — под ударами судьбы — начинают сомневаться в силе и власти разума, они прибегают не к вере, а сразу впадают в суеверие.

Путешествия всегда были для меня тяжелы и с годами все тяжелее. Однако я с удивлением замечаю, что и в этом я не одинок. Наблюдая окружающих, я вижу, как много людей, находясь в дороге, испытывают чувство потерянности. И все-таки мы путешествуем.

Чем является для нас мир, таков, каков он есть, в его движении, переменах и исчезновении, можно ощутить и в юности, и в зрелую пору жизни, но смутно и неполно. Лишь с порога старости читаешь это полностью и до конца на лицах юношей и девушек, которые проходят мимо.

Я ушел. За мною, подобно пряди тающего тумана, осталось все, что люди сказали, а все, что они сделали, я унес в одной руке.

Нет, равнодушия я никогда себе не желал и не испытывал даже в минуты болезни или подавленности. Равнодушие, этот худший вид смерти, всегда было мне чуждо.

Отчего ты удивляешься, что люди не ищут твоего общества, что большинство из них избегает тебя? Вспомни только, что ты думаешь о них, а что — о себе! И все станет ясно.

Старость сама по себе приносит много мелких и крупных забот и невзгод. Но, словно бы этого недостаточно, мы сами находим новые поводы для неудовольствия. Мы постоянно боимся, что «молодые и глупые» «натворят дел», перегнут палку, сделают что-то опасное и непоправимое; нас постоянно преследует убеждение, будто без наших советов и предостережений все покатится под гору и погибнет, нам постоянно кажется, будто события это подтверждают, будто мы заранее все предвидели и вовремя предостерегали, но нас никто не хотел слушать. При этом мы не замечаем, что большая часть наших забот проистекает не из реальной оценки обстановки, продиктована не истинной заботой о деле, а нашим страхом и бессилием, тем, что мы уже не молодые и глупые, а старые и глупые, что все вокруг мы меряем своей жаждой покоя и неподвижности и своими, а не юношескими потребностями, силами и способностями.

Но такова старость. Чем меньше у нас сил влиять на развитие событий, тем больше мы чувствуем себя ответственными за все и каждого, и все более непонятными, бессмысленными и опасными кажутся нам поступки поколения, которое нас догоняет и обгоняет.

Так называемые практичные люди были бы весьма полезны и заслуживали бы всяческой похвалы и уважения, если б в этой своей практичности не видели смысла своей жизни и причину своего существования, а также права порабощать и терроризировать всех, кто лишен практической сметки, но зато способен к другим, может быть, большим и высшим подвигам.

Когда долго живешь, наблюдаешь людей и конфликты их между собой, временами кажется, что «мнения» и «убеждения» групп и отдельных личностей не так уж важны сами по себе, что как для отдельных людей, так и для поколения в целом, основной, решающий фактор — какие проблемы они поставили перед собой с самого начала в качестве главных, как они их поставили и, особенно, каким путем и каким образом они собираются их решать.

Если б люди могли знать, как он презирал, ненавидел и мучил себя, они бы легче прощали ему все оскорбления, несправедливости и удары, которые он им наносил.

Старики, как правило, страдают от двух неверных представлений. Во-первых, все окружающее стало больше, чем было когда-то, непомерно труднее и неохватнее. Зимы холоднее, расстояния длиннее и подъемы круче. Во-вторых, в мире, напротив, стало теснее, на улицах и в поездах гораздо больше народу, все тяжелее доставать, а в собственном доме негде разместить старые письма и старые фотографии.

Между двумя этими крайностями, в равной мере не точными, так и идешь по тропе своей старости, концу навстречу.

Dum sinunt fata, vivite laeti![45]

Радуйтесь, пока вам предоставляется такая возможность и пока у вас есть для этого силы, ибо мгновения чистой радости стоят и значат больше, чем целые дни и месяцы, проведенные в мутной игре мелких и крупных страстей и желаний. (Их борьба причудлива и нездорова, удовлетворение ненадежно и недолговечно, являя само себе цель и смысл!) А минута чистой радости остается навсегда с вами подобно сиянию, которое ничто не способно омрачить.

Когда кто-то в разговоре без надобности толкует чужие поступки, или слова, или даже только намерения, и делает произвольные выводы, и выносит строгий суд, по сути дела приговор, — знай, это дурной человек и он стоит на дурном пути. Избегай его как можешь.

Столько нужно места и времени, чтобы зачать человека, родить его и вырастить, но когда человек исчезает, будто его и вовсе не было, достаточно лишь одного мгновенья и нескольких пядей земли.

Никогда, кажется мне, не чувствовал я себя ближе к жизни, никогда мой интерес ко всем формам человеческой деятельности не был более глубоким и всесторонним. Безымянная морская волна быстро и прямо связывает меня с морскими путями далекого прошлого, желтый цветок о шести лепестках — с безграничностью роста и плодоношения, а самое обыкновенное слово, услышанное мимоходом, — с судьбою всего вечно подверженного угрозе человечества.

Но именно эта близость к сущности окружающих меня явлений временами рождает мысль о близкой смерти. А эта мысль и сама точно маленькая смерть.

Они полагают, будто при некоторой ловкости и оборотистости можно воспользоваться ложью, как мостом, который останется позади, ненужный и забытый, а они продолжат путь к цели, состоящей из одной действительности и правды.

Беда стоглаза и всевидяща и, однако же, слепа самым жутким и страшным образом, ибо видит даже то, чего нет.

Жизнь научила их не бояться смерти.

Жаловаться на жизнь? Зачем? Жаловаться сейчас, когда она перестала быть для нас приятной и легкой, хотя недавно, когда она была такой, мы с жадностью и вожделением принимали все, что она нам давала, было бы несправедливо и неправильно. Это означало бы нарушить правила игры, которые мы приняли и признали. Единственное, что сейчас требуется от нас, это с терпением, мужеством и достоинством выдержать и пережить вторую, более тяжелую и мрачную часть этой игры, раз мы с такой радостью пользовались первой, светлой и легкой ее частью.

С небольшим преувеличением можно утверждать, что у каждой женщины есть свой заранее определенный запас слез, которые ей суждено выплакать в течение жизни, (Только исключительные события могут это изменить!) И она их выплачет. Поводы могут быть разные. Любовь, несчастная или даже счастливая, дети, семья, душещипательный роман или фильм. Она прольет их даже без какого-либо определенного повода. Если же почему-либо этого не произойдет, тогда это исключение из правил. И такая женщина не женщина, а чудовище.