Нарисованная смерть (Глаза не лгут никогда) - Джорджо Фалетти

Но тут произошла накладка.

Какой-то лысый толстяк, входя в здание и беседуя со своим спутником, задел выходящего плечом и на миг развернул к телекамере.

Джордан поставил диск на «паузу» и включил режим «стоп-кадра», пока лицо человека не оказалось в центре экрана.

Он поискал увеличение в панели инструментов и вывел нужную ему фигуру на первый план. Несмотря на некоторую размытость изображения, он узнал это лицо.

И у него захолонуло сердце.

Если все было так, как он предполагает, то этот человек всю ночь простоял на лестнице, чтобы утром выйти незамеченным в людском потоке. На Джордана обрушился целый каскад несоответствий и пропущенных деталей; кто-то словно смазал шестеренки у него в голове, и механизм заработал четко, выдавая все новые мысли.

Чтобы окончательно убедиться в их правильности, ему надо было проверить еще кое-что в квартире Шандели Стюарт.

Он вышел к стойке, глянул на ряд мониторов, почти точно повторяющих только что виденное изображение.

– Бартон, квартира Стюарт до сих пор опечатана?

– Нет, пломбы сняли два дня назад.

– Ты знаешь код?

– Да.

– Мне нужно туда подняться. Если не доверяешь, пошли со мной охранника. Я не хочу, чтобы у тебя были неприятности.

Бартон взял со стойки блокнот, написав номер, оторвал листок и протянул Джордану.

– Мистер Фаули сказал «помогать во всем». А код есть в списке, так что неприятностей не будет.

– Спасибо тебе, ты славный малый, Бартон.

Лифт без промедления доставил его в квартиру Шандели Стюарт. В гостиной ему бросились в глаза очерченные мелом контуры трупа.

Патологоанатом был прав: похоже на шоу мистера Бина.

Впервые на месте преступления он видел, чтобы меловая линия захватывала рояль. Джордан огляделся. В доме все на тех же местах, разве что нет атмосферы напряженного ожидания. На мебели появился легкий слой пыли, который будет становиться все толще, пока квартиру не выставят на аукцион и доход от ее продажи не поступит в Фонд Стюарта.

Не удостоив вниманием Жерико, Джордан направился сразу в кабинет и спальню.

На сей раз ему опять довелось искать обычную вещь, которую никому не придет в голову прятать, наоборот, она должна быть где-нибудь под рукой. Он начал с ванной, перешел в спальню, потом в кабинет, осмотрев каждый предмет обстановки, имевший ящики.

Ничего.

Однако ища то, чего не находил, он нашел то, чего не искал.

В ящике письменного стола обнаружилась стопка медицинских карточек. Он остановил на них взгляд, затем выложил на стол и начал просматривать по одной. В основном это были регулярные обследования, но ему попалась одна, которая многое могла расставить по местам.

Он вспомнил, что на студенческой фотографии Шандель была в очках, а в доме ни очков, ни контейнеров с контактными линзами, ни флакона с физраствором для их промывания он не нашел.

На карточке же было указано, что пациентке проведена операция по уменьшению близорукости с помощью лазерной хирургии в больнице Святой Веры.

Чтобы в мозгах окончательно прояснилось, ему бы надо потолковать с человеком, который покинул Стюарт-Билдинг наутро после убийства Шандели. Быть может, это лишь стечение обстоятельств, чего на свете не бывает, и все же надо узнать, что он делал в здании в тот день и в тот час.

На этот вопрос может ответить только ироничный денди Уильям Роско. А еще неплохо бы узнать, не он ли приобрел в банке «Чейз Манхэттен» целый набор чеков на имя Джона Ридли Эвенджа. Не исключено, что и это случайность, но если вместо второго имени написать инициал, как принято в Америке, то получится Джон Р. Эвендж.

Revenge.

Месть.

48

– Месть. Вот единственная причина. Тебе этот мотив знаком лучше, чем кому бы то ни было. Верно, Морин?

Морин промолчала, стараясь не смотреть в черный глаз пистолета и не поддаваться его гипнозу.

В голосе Уильяма Роско зазвучало вкрадчивое коварство.

– Скажи мне, Морин, когда тот убийца застрелил Коннора у тебя на глазах, разве вместе с болью не родилась у тебя в душе жгучая ненависть, неутолимая жажда мести? Разве ты сейчас не хочешь, чтобы он очутился здесь, перед тобой, и ты могла бы отплатить ему за все, что пережила по его вине, за те муки, которые будешь терпеть до конца жизни?

Хочу, больше всего на свете.

– Хочу, но это не моя привилегия, – солгала она.

– Ты не умеешь лгать, Морин. Не умеешь прятать огонь ненависти в глазах. Этот огонь никто не распознает лучше меня, во-первых, потому что мы на «ты» с ненавистью, во-вторых, потому что эти глаза дал тебе я.

Уильям Роско на несколько секунд замолчал – то ли размышляя, что ему делать дальше, то ли чтобы дать Морин время подняться с пола.

– Как самочувствие?

Как бы ни складывались обстоятельства, в голосе его поневоле звучала забота врача. Морин лишь кивнула; ее собственный голос застрял в саднящих складках гортани.

Когда она встала на ноги, Роско стволом пистолета указал ей на штору за спиной.

– Туда.

Морин приподняла штору и увидела, что за ней тянется длинный коридор. Ствол оружия уперся ей меж лопаток. В глубине коридора она разглядела еще одну чуть поблескивающую застекленную дверь – должно быть, на веранду. Но Роско не дал ей удостовериться в этом, приказав остановиться слева, перед другой дверью, похоже бронированной.

Вытянув свободную руку, он приложил раскрытую ладонь к индикатору сбоку от двери, и та плавно отошла внутрь. Автоматически загорелся свет, открыв перед ними ведущую вниз лестницу.

Все так же резко он скомандовал:

– Вниз.

Они спустились по ступенькам в просторный полуподвал, отделанный белой плиткой. На этом большом пространстве перилами была выгорожена площадка, перед которой Морин остановилась, пораженная. Ей предстала настоящая научная лаборатория, освещенная вмонтированными в потолок плафонами и оборудованная по последнему слову техники. У стены справа разместилась стойка с компьютерами, мониторами и огромным электронным микроскопом. В центре располагался еще один стерильный рабочий островок. А левая стена была по всей длине забрана матовым стеклом, за которым в голубоватом неоновом свете угадывалась холодильная камера.

– Моя личная лаборатория – обитель Фауста. Впечатляет, не правда ли?

Сойдя с последней ступеньки, Роско широким жестом левой руки обвел представшее им пространство; правая же, как подметила Морин, на ни миллиметр не сместилась от выбранной мишени.

– Вот в таких местах и вершатся научные революции. Хотя порой они скорее пускают пыль в глаза.

Затем он указал на матовое стекло, подсвеченное застывшим неоном.

– А там, как ты, наверное, догадалась, современный холодильник, где в жидком азоте, при температуре двести градусов ниже нуля хранятся человеческие зародыши. Роза в такую стужу остекленеет, а человек, сделав один вдох, не доживет до выдоха.

Сбоку от холодильной камеры Морин рассмотрела пузатые баллоны с манометрами; от них отходили внутрь толстые кабели, поддерживающие постоянную температуру. Продолжая свои объяснения, Роско довел ее до противоположной стены и указал на вращающееся кресло перед столиком компьютера. На время исчез из вида, приказав завести руки за спину. Морин почувствовала, как он накрепко связал ей запястья липкой лентой.

Затем появился вновь, и на лице его она прочла презрительное сочувствие к ничтожности мира.

– Все ученые впадают в одну и ту же ошибку. Стремясь к познанию, они рассчитывают рано или поздно уподобиться Богу. Дураки!

Роско вперил в нее взгляд, и Морин впервые увидела в его глазах ледяной огонь безумия.

– Всякое приобретение в области знаний ставит нас перед новым невежеством. Бесконечная спираль. Единственное, что способно возвысить нас над Богом, – это правосудие.

Морин возразила ему, тут же осознав бессмысленность каких бы то ни было возражений.

– К сожалению, это лишь человеческое правосудие. Божественное нам не дано.

– Человеческое правосудие записано в законах. А они далеко не всегда справедливы.

Роско небрежно облокотился на облицованную кафелем стойку и, держа пистолет в правой руке, посмотрел на него так, словно это какая-то статуэтка или вазочка, а не смертельное оружие. И когда Морин спросила его о причине всех этих нелепых убийств, его ответ прозвучал сухо и лапидарно, как выстрел.

Месть.

Теперь настал момент истины, время открыть карты и дать друг другу исчерпывающий ответ.

Но вопросы у них были разные: Морин хотела знать – зачем, Роско хотел знать – как.

Он заговорил первым, но как-то рассеянно, почти равнодушно:

– Кто знает, что ты здесь?

– Никто.

– Так я тебе и поверил.