Переменная звезда - Роберт Хайнлайн

– Но разве кое-кто не поставил точку в этом вопросе еще до наступления Темных Веков? – спросил я. – Уэбб[45], кажется? Он написал книгу, в которой были перечислены сорок девять возможных решений парадокса Ферми – и отверг эти решения одно за другим, оставив только пятидесятое, а именно – "мы одиноки".

У Мэтти стал такой вид, будто он запил лимон молоком.

– Уэбб был законченным идиотом. Его анализ основывался на том, что, если бы другая жизнь существовала, она не могла быть умнее его. Это было характерной ошибкой всего докризисного тысячелетия: люди считали, что им известно гораздо больше, чем они знали на самом деле. – Он закрыл глаза и потер веки. – То и дело, как волны эпидемий гриппа, возникала дебильная идея о том, что теперь-то уж известно почти все обо всем до мельчайших подробностей. При этом, однако, люди понятия не имели о том, что собой представляет молния, каким образом она работает. Не мог ли объяснить, почему влага поднимается внутри ствола дерева выше, чем на десять метров, – по идее, действие капилляров не способно протолкнуть ее дальше этой отметки. Через пятьдесят лет после расщепления атома люди вдруг впервые обратили внимание на то, что ураганы испускают гамма-лучи. Существовало несколько крупных, значительных явлений, которые они могли объяснить, и зачастую – весьма элегантно… снова и снова… им приходилось это делать, поскольку объяснения разваливались при первой же серьезной проверке данных. Явления вроде Тунгусского взрыва, вспышек гамма-лучей, или то, почему крыло самолета обладает подъемной силой, чем занимается девяносто процентов нашей ДНК… и тем не менее все были совершенно серьезно уверены в том, что в общих чертах они понимают вселенную, за исключением ряда мелочей порядка десятого знака после запятой.

Порой им удавалось убедить себя в том, что компьютерные модели создают данные. Что жутко сложные догадки становятся фактами. Они заставляли себя поверить в то, что у них есть возможность точно смоделировать не просто нечто немыслимо сложное, вроде, скажем, отдельной зиготы… а, допустим, национальную экономику, системы погоды, планетарную экосферу, многопланетное общество – даже вселенную. Они делали пафосные заявления насчет условий, существовавших через триллионную долю секунды после Большого Взрыва, на основании компьютерных моделей, которые строили с помощью компьютеров настолько тупых, что те даже не умели разговаривать, не говоря уже о понимании речи. Эти люди отличались от представителей предыдущих поколений во многом, но в основном в том, что они не имели ни малейшего понятия о том, насколько они невежественны. В прежние века в этом хотя бы признавались.

– И скоро дела в этом направлении пошли совсем худо.

– Вот именно. Ученые заявляли о богоподобных знаниях, но ничего не могли родить. В конце концов дошло до того, что даже средний гражданин мог почувствовать, что они блефуют. Они могли разглагольствовать о том, что происходило буквально на протяжении нескольких дней после Сотворения Мира, не произнося при этом ни единого слова, которое бы что-то означало, от которого бы кому-то была польза. Они даже не желали обсуждать, что происходит, когда ты умираешь, не говоря уже о том, насколько случайно зарождение жизни. Неудивительно, что граждане решили обратиться к другому виду всезнайства, обставленному дармовым всемогуществом и всепрощением. Наука двадцатого века сама преподнесла мир Неемии Скаддеру на тарелочке с голубой каемочкой. Неудивительно, что некоторые люди предпочли "разумное конструирование" эволюции. Там хотя бы в смеси где-то присутствовал разум, к несчастью, его было немного.

У меня слегка закружилась голова.

– Извините, Мэтти, я что-то немного потерялся. Каков ваш ответ на эту загадку? Если разумная жизнь зародилась не один раз в этом уголке космоса, то куда же все подевались?

Мэтти сделал очень глубокий вдох и задержал дыхание настолько, что я невольно вспомнил о дыхательных упражнениях, которыми пользовался в начале сеансов медитации. Я еще думал об этом, а Мэтти медленно выдохнул, его нахмуренный лоб разгладился, и сам он расслабился. Пошевелив рукой и тем самым поработав с виртуальным пультом, он сказал:

– Авторитетные умы расходятся в оценках, но я готов побиться об заклад, что самое близкое к разумной форме жизни из тех, с кем мы встретимся на Браво, это плевозубый ленивец.

На стене возникло изображение (я очень надеялся, что оно увеличенное) самого уродливого существа, какое я когда-либо в жизни видел.

– Безусловно, трудно делать выводы о степени разумности на основании наблюдений с орбиты, – продолжал Мэтти. – Как только зонд удостоверяется в том, что данная форма жизни не представляет серьезной угрозы для человека, он переходит к наблюдению за другими существами, которые такую угрозу могут представлять. В этом смысле ленивец большого интереса у аппаратуры не вызвал.

Мэтти явно был готов сменить тему, и я не возражал – он и так настолько щедро уделил мне время, а почему – мне было все равно. Мы погрузились в интересную дискуссию об экзотической фауне вроде кольцеобразных удавчиков, снипперов, блимпов и совершенно отвратительных реактивных слизней, которые отпугивают хищников, с такой страстью разбрызгивая свои фекалии, что сами при этом взлетают в воздух и пролетают большие расстояния. Мэтти сказал, что целая стая таких слизней, наверное, могла бы затянуть небо зеленоватой дымкой…

Позднее, когда я кое-что прочел о плевозубых ленивцах, я уже был не так уверен в том, что в тот день Мэтти сменил тему разговора. Ленивец сидит высоко на каком-нибудь безумно высоченном дереве и с бесконечным терпением ждет, когда внизу появится нечто наподобие добычи. Затем самка (с того момента, как самец осуществляет функцию оплодотворения, ему остается удовольствоваться ролью пропитания для самки) плюется ядом из зуба – необычайно стремительно и точно. Яд действует быстро и долго, и у самки ленивца хватает времени неторопливо спуститься с дерева, схватить добычу и втащить на дерево, где затем она ее лениво поедает.

Другими словами, эти твари отлично умеют прятаться, не рискуют и атакуют без предупреждения и жалости.

Это припомнится мне потом.

Начиная с какого-то момента все начало соединяться. Медитация улучшала мое настроение и восприятие, а без этого невозможны положительные перемены. Затем начали сказываться тренировки. Когда ты пребываешь в лучшей физической форме, ты и мыслишь лучше. Когда ты лучше мыслишь, медитация открывает тебе больше. Как только я стал больше знать о Браво, моя работа на сельхозпалубах стала более эффективной и наполнилась для меня новым смыслом. Довольно скоро я начал приобретать нечто такое, о недостатке чего прежде даже не догадывался: чувство, что я что-то значу, что я вношу свой вклад в общее дело, могу предложить другим что-то ощутимое. Вдобавок я кое-чему действительно научился, приобрел полезные навыки – я стал замечать, как новые условия меняют требования и способности растений, стал придумывать способы компенсации этих новых условий. Как-то раз Зог сказал мне – после того, как мне удалось вылечить грибковое заболевание растений, особо не задумываясь об этом, – что в данном случае я мыслил, как бравонианский овощ. Даже не знаю, льстили ли мне когда-нибудь больше.