Преступление доктора Паровозова - Алексей Моторов

На душе и так было неспокойно, а тут еще Маринка этим разговором подлила масла в огонь. Про врачей часто говорят, какие они невероятные циники и бездушные сухари. Просто мы стараемся прилюдно не развозить сопли, только и всего. Иначе невозможно работать. У нас в реанимации была медсестра Рита. Она с утра до вечера лила слезы и просилась домой. Мне всех здесь жалко, всхлипывала она, я хочу к маме, к моей любимой собаке. Когда появлялся больной в сознании, Рита садилась на стул рядом с койкой и читала ему вслух книжку. А вокруг убегали капельницы, больные заваливали давление, отсоединялись от аппарата. Через месяц Риту перевели в отделение физиотерапии, и все вздохнули.

Но никакой врач не останется равнодушным к убийству, во имя чего бы оно ни совершилось. Когда новый коммунистический вождь по фамилии Зюганов объявляет на всю страну, дескать, партия признает репрессии в отношении ВСЕГО шестисот пятидесяти тысяч, мне хочется взять этого индюка за шиворот и оттащить в морг института Склифосовского. И показать, как выглядят тридцать мертвых тел. Наверное, он никогда больше не будет так легко говорить про то, что сотни тысяч убитых — это, видите ли, «всего».

Ладно, так и сбрендить можно. Впереди меня ждут выходные, надо как-то постараться провести их с пользой, а не дрыхнуть до одури.

Я собрался отваливать домой, попросив Маринку получше присматривать за Леней, вышел из реанимации и уже начал спускаться по лестнице в подвал, как тут меня окликнул Дима Мышкин. Дима был моим однокурсником, он так же, как и я, окончил Первый Мед, поэтому мы оба чувствовали себя здесь элитой, среди этих недоучек из Второго.

— Леха, выручай! Тут собрался на пять дней в Эмираты сгонять, кости погреть, а у самого дежурство во вторник. Выходи за меня, а я потом отработаю, когда скажешь. Сувенирчик тебе привезу.

Вот ведь жизнь какая настала у некоторых. Раньше и мечтать о подобном никто не смел. Дима так небрежно говорит про «сгонять в Эмираты», будто не о далекой аравийской стране речь, а о станции «Силикатная» по Курскому направлению.

Да могу и выйти, чего уж там. Тем более если еще и сувенирчик. Мы с Димой ударили по рукам, и я отправился переодеваться, даже не подозревая, какой важный шаг мною только что сделан.

Суточные дежурства в больнице — особая тема. Есть куча специальностей, где персонал работает сутками или ночами, но, пожалуй, лишь в медицине ситуация выглядит так, что одна большая группа людей выходит на ночное бдение, чтобы заниматься другой, еще большей группой. Многие тут же возразят: а как же милиция? Или надзиратели? Не говоря уж о ночных портье. Все это так, но сам уровень контакта между медиками и их пациентами качественно другой. Время от времени милиционерам и надзирателям становится завидно, и они, судя по сообщениям прессы, пытаются включить в свой арсенал некоторые приемы ежовского активного следствия. Подобное не находит у общества поддержки, и бывает, что экспериментаторы отправляются к своим подшефным, то есть прямиком за решетку.

Сколько бы ни говорили о том, что врачи и пациенты находятся по разные стороны баррикад, это преувеличение. Конечно, дело одних — болеть, а вторых — лечить. Но мне кажется, хирург и лежащий на операционном столе больной гораздо ближе друг к другу, чем, к примеру, милиционер и задержанный в «обезьяннике».

В большом стационаре число работающих ночами сотрудников порой достигает нескольких сотен. Что тоже накладывает свой отпечаток. Вот на каком-нибудь боевом дежурстве, в том месте, откуда запускают межконтинентальные ракеты, там, может, всего десяток военных, которые давно осточертели друг другу, целыми днями одно и то же, наверное, спят и видят, как бы для разнообразия ракетой по Америке шандарахнуть.

А в медицине не заскучаешь. Каждый раз что-то новенькое. А еще, и это немаловажно, когда ты почти все время пропадаешь на работе, больница становится тебе даже не вторым домом, а первым.

Взять, к примеру, реанимацию Семерки. Тамошний коллектив со временем вообще превратился в одну большую семью. Со всеми характерными признаками: с папой, мамой, тетями, дядями, детишками, удачными и не очень, со своими тайнами, традициями и прочим. Я этих людей первые пять лет видел куда чаще, чем своих домашних. Когда у тебя двенадцать, а то и тринадцать суточных дежурств, твой собственный дом очень быстро превращается в какую-то перевалочную базу.

Однажды я вообще отдежурил семьдесят два часа без перерыва. Наша старшая медсестра Томка Царькова коварно предложила мне выйти на лишние сутки второго сентября, а за это посулила оплатить тот коротенький отпуск за свой счет, который я выклянчил во время очередного поступления в институт. Я согласился. Томка сказала: но только дай слово, аферист, что выйдешь второго и не передумаешь. Сдуру дал. Потом увидел свой график на сентябрь. Там стояли сутки первого и третьего. Когда на четвертый день я выполз из больницы, у меня такая каша в голове творилась, не приведи господи!

Суточные дежурства неравноценные. Например, в Первой Градской я терпеть не могу те, которые с понедельника на вторник, но очень люблю с пятницы на субботу. А в Семерке самым легким считалось с субботы на воскресенье, а самым тяжелым — со среды на четверг. Но конечно, самое главное не когда, а с кем дежурить. Здесь тоже свои нюансы. С кем хорошо работать в будни, с тем не всегда удачно в праздник. При составлении графика это далеко не всегда учитывается, как и личная совместимость персонала. Кроме того, могут запросто взять и залепить сутки, не считаясь ни с какими важными событиями, да хоть на твой день рождения.

Поэтому во всех больницах постоянно меняются дежурствами. Периодически обмены запрещают, правда без особого успеха. Когда поменяться не удается, дежурства продают. Часто за чуть большие деньги, чем оно стоит. Когда за дежурства почти перестали платить и покупка-продажа перестала носить экономический смысл, начали договариваться по-другому. Отдежурь за меня авансом, а я за тебя — когда скажешь. Ну, как у нас с Димой Мышкиным. Я выйду за него во вторник, а когда он за меня — мы еще не придумали.

В субботу с утра пораньше позвонила Маринка. Отчиталась перед уходом, что с моим послеоперационным больным все в порядке. Ест, пьет, курить требует, обнаглел. В воскресенье дежурная смена была еще более лаконична: стабилен. Справляться о больном, которого ты оперировал, — нормальная практика, так что это не должно ни у кого вызвать ненужных подозрений. Хотя я уже решил для себя, что ограничусь сугубо врачебной помощью и не надо мне никуда больше лезть. Прав был Петрович, да и Донатыч тоже предостерегал.

Потом, наверняка ничего уж такого с Леней не сделают. Судя по всему, от него собираются показания получить по поводу этих событий. Ну, как там лидеры, которых арестовали, себя вели, чем занимались. Может, хотят узнать, строчил Руцкой из автомата или нет. Вот выяснят и угомонятся. Не исключено, Леню тогда и вовсе отпустят, тем более что он и сам пострадал. Все, хватит переживать по этому поводу. Хочется повторить вслед за Игорьком Херсонским: «Мы сделали все, что могли, теперь все зависит от вас!»

За выходные я окончательно успокоился, настроение было прекрасным. Настолько, что в понедельник проспал.

Врачи и медсестры редко позволяют себе проспать. В больницах и клиниках даже пятиминутное опоздание считается фактом вопиющим и, можно сказать, позорным. Наоборот, все стараются прийти немного раньше. Сестры принимают смену, перекуривают, сплетничают. Врачи просматривают свежие анализы, снимки, совершают короткий обход палат. Сюда примешиваются и традиции каждого лечебного заведения, а также личные привычки. Тамара Царькова, старшая сестра из Семерки, вообще являлась на работу без четверти шесть, и всем ее хотелось придушить.

Опоздание врача сразу же становится заметным на утренней конференции. Если подобные факты становятся систематическими, это приводит к потере репутации со всеми вытекающими.

Конечно, во многих других специальностях нет таких строгостей. Особенно у гуманитариев. Когда я работал в «Столичном соглядатае», уж пришлось насмотреться. Рабочий день официально там начинался в девять утра. Первым приходил на работу секретарь. Что-то около десяти. Затем, ближе к одиннадцати, — корректор и компьютерщик-метранпаж. К полудню подтягивалась парочка редакторов. Основные силы прибывали к обеду. Некоторые еще позже. Последней, ближе к четырем, являлась Аня, наш художник.

Меня, привыкшему начинать рабочий день в восемь с копейками, эта ситуация невероятно изумляла и возмущала. Особенно поражали разговоры. Например, как наш ответственный секретарь Александра Владимировна уговаривала художника Аню: — Анечка, я вас очень прошу, у нас сдача номера горит, приходите завтра как можно раньше, часиков в одиннадцать! Хорошо, в двенадцать! Ань, ладно, давайте к часу! Так и быть, в два, но ни минутой позже! В крайнем случае — в половине третьего! Пообещайте! Аня, голубушка, поймите, если вы придете после трех, мы погибли. Я надеюсь, очень надеюсь на вас, Анечка.