У Терека два берега… - Дмитрий Вересов

Снежная шапка не удержалась и полетела в пропасть, унося на себе маленькую темную фигурку оседлавшего ее человека.

Белого скакуна не надо было подгонять. Он несся вниз с такой скоростью, что у Дуты захватило дух. Нет, он не отдаст этого коня жалким предателям и трусам. Нет, теперь их не разлучить никому. Они — одно целое. Они поскачут туда, на восток, куда увезли Айшат. Да вот уже и близок этот восток. Стоит только подумать, и белый конь несет его туда, куда надо. А вон Айшат, улыбается Дуте приветливо, радостно, как никогда в жизни ему не улыбалась. Ты ждала меня, Айшат?..

По телевизору показывали авиа- и автокатастрофы, взрывы и землетрясения, не забывая и о готовых сломать себе шею экстремалах, что продолжали мчаться вниз с самых высоких гор и обрывов, стремясь в отсутствие войны пережечь весь избыточный адреналин…

А Европа так и не поняла, что ей нужна война, нужна, как периодическое проветривание… Но…

Новая шеф-редактор московского отделения Си-би-эн-ньюс Симона Аракельянц, француженка армянских кровей, вполне удовлетворилась комментариями Тимоти Аткинсона.

— Безусловно, подругу твоей предшественницы ухлопали ее же чеченские родственники, хотя теперь это труднодоказуемо…

Тимоти лежал в царских размеров кровати, и Симона Аракельянц, хозяйка этого ложа, кормила своего гостя круассаном, обмакивая его то в горячее молоко, то в плошечку с медом…

Тимоти блаженно закатывал глаза, ленивыми руками прикасаясь к неприкрытой франко-армянской груди…

— Они ухлопали ее, когда убедились, что она не желает на них работать и ищет помощи у своих европейских друзей…

Тимоти любил ласкать женскую грудь. Воинствующий гетеросексуал, ненавидящий педиков, он обожал женщин. Предпочитая стройных, даже худощавых, он выделял из них лишь обладательниц большого бюста. И Симона отвечала его идеалу. Крупные горошины бледно-розовых сосков ее тяжелых грудей возбуждали его, но, осторожно теребя их большим и указательным пальцами, Тимоти продолжал не о несравненной Симоне, а об Айсет:

— Ухлопали ее, и извлекли из ее смерти двойную и даже тройную выгоду…

— Ка-а-акие они хи-и-итрые! — игриво подыграла возлюбленному хозяйка, запихивая ему в рот очередной кусочек завтрака.

— Не хитрей вас, армян, просто они более решительные, более отчаянные. Более жизнеспособные в своей дикости…

— Молодой этнос на стыке тысячелетий проявляет себя более сильным и более способным на выживание, — мгновенно сменив тон с игриво-кокетливого на серьезный, сказала Симона.

— Может и так, — согласился Тимоти, — может и так… Хотя, к слову сказать, вайнахи — этнос довольно древний. Во всяком случае, древнее русских.

— Так какую они поимели выгоду? А? — спросила Симона, выразительно вскинув красиво очерченные армянские брови.

— А ты, оказывается, еще и слушаешь? — удивился Тимоти.

— А ты думал, что глупая женщина может только отдаваться в постели и готовить завтраки?

— Нет, я так не думал, я не сексист… в разумных пределах.

Разумеется, Тим был сексистом. Но он тщательно это скрывал. Равно как и миллионы его братьев по мужскому клану …Что ж тут поделаешь? Признавшись, что тебе ненавистно искусственное раздувание равноправия полов, сможешь ли продвинуться по служебной лестнице? Ясно, что нет…

— Ее родственники представили это убийство, как нападение федеральных спецслужб на корреспондентский пункт агентства «Кавказ»…

— И?

— И решили одним махом две проблемы — избавились от Айсет Бароевой, как от строптивой сотрудницы, не желающей работать на них, и одновременно из нее же сделали жертву, этакую героиню, Хорста Весселя в юбке.

— Кого?

— Хорста Весселя, одного из нацистов-штурмовиков, якобы погибшего в драке с коммунистами в начале тридцатых годов, а на самом деле бывшего сутенером и зарезанного проститутками в борделе…

— Ну, ты загнул…

— Может, и загнул, — быстро согласился Тим, в который раз за эти ненасытные сутки почувствовав пульсацию нахлынувшего желания.

Он притянул Симону к себе.

— Армяночка моя, поцелуй меня французским поцелуем, — прошептал Тимоти…

И тела британского шпиона и французской сотрудницы медиа-бизнеса слились в страстном соитии…

В городе Москве. В квартире на Чистых прудах. В которой совсем недавно пила шампанское наша героиня.

Эпилог

Долины мук! Хребты последней боли!

И путь домой сквозь календарный лес.

Прощанье, расставанье поневоле,

Разлука: время потеряло вес!

А может быть, мы с нашей болью всею

Вломились в бездорожья толчею?

Двадцатою Столетья Одиссея,

Тебя я в наших бедах узнаю!

Это была не сказка. В одном из домов аула Дойзал-юрт за столом сидели трое: чеченец, немец и русский. Салман Бейбулатов, Клаус Штайнер и Евгений Горелов.

Всего два дня назад Салман с Клаусом, найдя в одном из домов старинное кремневое ружье, пошли на охоту. Они весь день лазали по горам, пока почти случайно не подстрелили зайца. Раненый зверек пытался уковылять от них в кусты и стонал, как человек. Когда же охотники добили зайца, стон не прекратился.

Так они нашли в снегу выбившегося из сил, замерзшего, голодного капитана Горелова, да еще с переломанной при падении рукой. Салман пошел в хлев, куда они собрали уцелевший со всего аула скот — корову и трех баранов. Зарезав одного из баранов, чеченец снял с него шкуру и крепко обернул ею сломанную руку Горелова, внутренней влажной поверхностью к телу. На следующий день подсыхающая шкура стала превращаться в твердую, неподвижную коробку. Бараньим жиром из курдюка Салман смазал капитану помороженное лицо и пальцы.

Ничего не пропало, весь баран пошел в дело. Мясо легло на праздничный стол по поводу приема нового гостя. На столе были еще чихирь и неумело испеченные мужскими руками подгорелые лепешки.

Они уже выпили за гостей и хозяина, произнесли нейтральный тост за скорейшее окончание войны. Утолив голод и немного захмелев, мужчины разговорились. Говорили о будущем.

Клаус знал несколько слов по-русски, а по-чеченски знал уже больше. Захмелел он первым, поэтому первым и заговорил о сокровенном, стараясь вкладывать как можно больше смысли и экспрессии в каждое слово.

— Гитлер капут. Война капут, — сказал он, помогая себе жестами. — Домой. Нах хаус. Фатерлянд. Фрау Штайнер. Берлин. Марта…

Он покраснел и сбился.

— С тобой, Клаус, все понятно, — отозвался Горелов. — Твой дом, хоть и самый дальний, но самый понятный. Подтянул штаны и топай через границы. Пока не упрешься в свои сосиски и капусту с пивом. А у нас с Салманом все не так просто.