Фея Семи Лесов - Роксана Гедеон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я смотрела на себя в зеркало, не в силах слова вымолвить от восхищения. Никогда еще я не казалась себе столь красивой. Пышная, изысканная волна волос, туберозы в отливающих золотом локонах, безупречные плечи, белизна которых соблазнительно оттенена вишневым бархатом, полуобнаженная упругая грудь, чуть прикрытая розовым муслином… Глаза у меня сверкали, затмевая блеск бриллиантов, и зрачки стали такими густо-черными, как бархат. Легкие румяна, чуть нанесенные на скулы, теперь вспыхнули естественной краской восхищения и тщеславия, счастья и предвкушения успеха. Губы розовели в пленительной улыбке без всякого кармина.
– Боже мой, – сказала мадам Бертен, – вы – сама юность, сама свежесть! Вы прелестны как весна, мадемуазель. Версаль будет покорен вашим очарованием.
Я вспыхнула еще больше. Теперь, услышав похвалу самой Бертен, я могла ни о чем не волноваться. Меня даже перестало огорчать то, что за окном был серый дождливый день, дул ноябрьский ветер, и погода совсем не настраивала на празднество.
– Мадемуазель! – сказал Дениза, входя в комнату. – Его сиятельство приказал вам поторопиться, карета уже заложена, и ваша мачеха уже готова.
Я забыла обо всем. Мыслями я уже была в Версале, и сознавала только то, что должна быть крайне осторожна, чтобы не измять платье и ни в коем случае не испортить прическу.
В Версале я бывала и прежде, но никогда не попадала внутрь дворцов. Сейчас восхитительные красоты парков, прудов, пещер, фонтанов и версальских гротов были скрыты ноябрьской темнотой. Сеялся мелкий дождь, и иллюминацию не зажигали.
Зато как гремел музыкой и сиял огнями сам дворец!
Мраморный двор был полностью заставлен каретами, в которых приехали на бал аристократы. По лестницам поднимались десятки, если не сотни, людей, – дамы с веерами и служанки с их вещами, аристократы и лакеи, дворцовые служащие и министры. В глухих углах можно было увидеть целующихся. Поначалу я с любопытством озиралась по сторонам, но потом, почувствовав твердое пожатие отцовской руки и вспомнив монастырские уроки, стала держаться с высокомерным достоинством, под которым наверняка легко угадывалась робость девушки, впервые попавшей в свет.
Отец, поддерживая под локоть свою жену и меня, поднялся по лестнице. Два смешных негритенка несли за мной легкий шлейф, который полагалось снимать, приступая к танцам.
– Надо бы привести себя в порядок, – сказала мачеха.
– Хорошо, дорогая. Я буду ждать вас в Эй-де-Беф,[44] – отвечал отец с улыбкой, а сам уже устремлялся навстречу своей драгоценной маркизе де Бельер, выглядевшей сегодня просто ослепительно.
Мачеху это мало волновало. Вероятно, промелькнула у меня мысль, ей есть у кого искать утешения…
Отец будет ждать нас в Эй-де-Беф – комнате с отверстием в потолке, где собираются аристократы перед аудиенцией. Подумав об этом, я ускорила шаг, стремясь поскорее добраться до зеркал. Ведь нельзя же заставлять короля ждать!
– Не спешите, дорогая, – сказала мачеха. – Мы ведь не опаздываем.
Лакеи провели нас в уборную, к одному из зеркал, которыми было заставлено все помещение. Я осторожно присела на мягкий пуф розового дерева, со смущением отмечая, как приумолк женский гомон и все взоры обратились в мою сторону.
Дамы переглядывались и, закрываясь веерами, начали шептаться. Я поправляла волосы, прислушиваясь к их разговорам.
– Кто это? Вот та малютка в вишневом?
– Да, платье действительно прелестно…
– Она выглядит слишком наивно для своего возраста.
– Милая моя, но ведь ей не больше шестнадцати!
– Это протеже принца де Тальмона.
– Его дочь.
– Ах, незаконнорожденная…
– И удочеренная, признанная, заметьте это, душенька.
Я даже виду не подавала, что слышу их; они же, из любезности, говорили шепотом, да так, что трудно было разобрать, кому именно принадлежат те или иные слова.
Перед зеркалами собралось множество женщин, красивых и не очень, одетых богато и более-менее скромно. Это был цветник, и все женщины, как настоящие цветы, красовались одна перед другой, ревниво относясь к любой попытке слишком выделиться, отличиться от всех – будь то красотой, нарядами или поведением.
Исключением была лишь одна дама в золотом парчовом платье, с богатейшей диадемой, сверкавшей в ореховых волосах. С ней разговаривали, не скрывая боязни. Дама была высока, на голову выше меня, и некрасива – остроносая, с выступающими скулами; но она восседала на своем кресле так, словно обладала по меньшей мере королевским достоинством. Я узнала в этой женщине ту самую небрежно одетую даму, что на свадьбе в поместье Бель-Этуаль упрекала его высочество графа д'Артуа в пристрастии к юным девицам.
– Знайте, дорогая, – сказала мачеха, уловив мой взгляд, – это герцогиня Диана де Полиньяк, ближайшая подруга королевы. И… и любовница младшего принца крови.
К королю мы шли через зеркальную галерею Версаля, его главное сокровище, самое великолепное чудо, и я была поражена, я даже онемела от восхищения. Блеск золота, сверкающая позолота, в которой радужными бликами, трепещущими и неуловимыми, отражались сотни свечей в огромных хрустальных люстрах, охватывали галерею цветным поясом огненного сияния. Пламя свечей ярко освещало грандиозные росписи на потолках, разноцветную мозаику, и искрами вспыхивало на парчовых портьерах. Я шла ошеломленная, удивленная, просто убитая этой красотой; она ослепляла меня, почти причиняла боль.
Я видела себя в громадных, бесчисленных венецианских зеркалах, поддерживаемых шаловливыми амурами, и казалась себе такой маленькой по сравнению с этим великолепием.
Мачеха шла, ничего этого не замечая.
– Вы помните все три реверанса, моя милая? – спросила она.
– Что? О, конечно!
Церемония представления ко двору прошла для меня как в тумане. Апартаменты короля были полны людей. Что-то долго говорил отец, ведя меня под руку к первым особам королевства. Потом я делала реверансы: первый, глубочайший, адресовался королю, второй – его братьям, графу Прованскому, толстому и неуклюжему, и графу д'Артуа, а также королевским теткам – принцессе Виктории и принцессе Аделаиде; третий же реверанс был адресован членам дома Конде и Конти, младшим ветвям бурбонской династии.
Потом я опустилась на одно колено перед Людовиком XVI и поцеловала ему руку. Король был явно смущен моим поступком и бросился меня поднимать – а ведь я действовала строго по этикету. В эту минуту я смогла разглядеть короля, но как-то невнимательно, будто в полусне. Людовик XVI оказался толстым, неповоротливым и, видимо, стыдливым; одет он был как-то странно – не то чтобы небрежно, но вся одежда сидела на нем мешковато. У короля было жирное лицо, полные губы и выразительный толстый нос с горбинкой – непременный признак всякого из рода Бурбонов.