Сибирская Вандея. Судьба атамана Анненкова - Вадим Гольцев

Далее, не говоря об обстоятельствах гибели и насилия, потому что при этом не присутствовала, Асанова называет фамилии погибших. «Это — полковник Луговской, его жена и две дочери, жена подъесаула Мартемьянова (бывшая учительница в Семипалатинске). Жена штабс-капитана Закржевского, молодая, красивая женщина, всю ночь переходила из рук в руки и наутро, по слухам, увезена партизаном-калмыком. Спаслась девочка, 9 лет, дочь офицера Оренбургского казачьего полка, которую в темноте ранили шашкой, она сумела скрыться и убежала.

Наутро начались волнения в этом (Оренбургском. — В. Г.) полку, мы не попали в дом Канагата. Около шести-семи нас выпроводили на китайскую территорию…»{190}.

Спутница Асановой Остроумова А. М. все сказанное Асановой подтвердила, не добавив к ее рассказу никаких деталей. Не добавил ничего и поручик Д. Н. Аристов, потому что во время злодеяния, охарактеризованного им как ужасное, его в отряде не было. Однако он высказал мнение, что атаман не мог не знать о готовящемся, но не противодействовал любимцам.

Нельзя без содрогания читать рассказ Замятина:

«Через два дня после ухода в горы я вместе с Залевским был командирован на Юкок (горный перевал. — В. Г.). На посту, в палатке я заметил метавшегося как бы в агонии партизана и женское лицо, которое напоминало жену штабс-капитана Закржевского. Всмотревшись, я и Залевский узнали Евгению Яковлевну. Узнала и она нас и с воплем умоляла о спасении. Казаки были пьяны. Через некоторое время начальник поста есаул Люсилин сделал распоряжение увести Закржескую к калмыку Мухлаю. Ее повели партизан и два калмыка. Залевский остался предупредить погоню, а я взял его револьвер и поехал за ними и к вечеру подъехал к последнему посту калмыка Мухлая. Там шло пьянство. При моем входе разговоры умолкли. Поддавшись там их разговорам, я осторожно вывел Закржевскую, и мы укрылись в кустарниках. Через некоторое время по кустам открыли стрельбу, потом пошли цепью, но нас не нашли.

<…>

Придя в себя от приступов, потрясенная, она касалась ужасных деталей той ночи…

Днем около этого места прошел транспорт во главе с поручиком Ксенофонтовым, решившим перебежать в Советскую Россию. К рассказу Закржевской он добавил, что у Луговского взяли деньги Оренбургского полка, которые были разграблены при его убийстве. Эта история подняла Оренбургский полк. На его требование атаман обещал судить виновников, но, очевидно, предупредил их, ибо они разбежались. Только двух человек поймали оренбуржцы и, по постановлению оренбургских офицеров, зарубили…

Ввиду того, что киргизы смущались трупов и прекратили доставку продуктов, атаман велел зарыть их. Свидетель насчитал 32 трупа, часть до того была зарыта родственниками и знакомыми. Ксенофонтов взялся довести Закржевскую к ее родным в Семипалатинск. Я указал ему ближайший путь, а сам направился по следам Асановой…»{191}.

11 июля 1920 года рассказы Зои Федоровны Асановой и бывшего полковника Генерального штаба Аргунова, также находившегося в рядах отошедшей в Джунгарские горы Семиреченской армии и знавшего о трагедии со слов жены штабс-капитана Закржевского, были опубликованы в семипалатинской газете «Степная правда».

Семипалатинскому суду протокол, выдержки из которого я привел только что, не был известен, иначе здесь были бы названы и другие фамилии, а исследование этого эпизода проходило бы не так спокойно, как оно проходило на суде.

Первому на Семипалатинском процессе вопрос о разыгравшейся в горах трагедии был задан почему-то уже известному нам Лебонду:

— Скажите, свидетель Лебонд, вы знаете что-либо о семействе, перешедшем на сторону красных, Луговских, что с ним случилось? — спрашивает член суда.

— Ходил слух… но я не знаю! — отвечает тот.

Однако член суда не унимается и даже подсказывает:

— Оно было изрублено, женщины изнасилованы…

— Не могу сказать! — мнется Лебонд.

Он действительно не мог ничего сказать, потому что событие произошло в горах, среди тех, кто уходил в Китай, и недалеко от границы, Лебонд же в Китай не уходил, а остался в России.

— А вы, Анненков, знаете, что семейство, перешедшее на сторону красных[80], Луговских, по распоряжению вашего офицера сперва было изнасиловано, а потом изрублено? Вы это знаете?! — вскипает член суда.

— Да! — спокойно отвечает Анненков. — Это получилось на основе пьяного скандала.

По другим версиям, трагедии и ее жутких последствий можно было избежать, если бы не гонор полковника Луговского. По рассказам современников происшествия, группа женщин и детей, в которой была и семья Луговских, шла к месту сбора членов семей без сопровождения. В пути ее встретили полковник Луговских и другие офицеры, которые решили провести их в аул Канагата. Но, как докладывал суду государственный обвинитель Павловский, они перепутали щели и вышли в ту, что ведет на равнину. Здесь они были остановлены караулом. Караул был пьян. Завязался спор. Луговских выстрелил в воздух. Караул открыл огонь и убил самого полковника, его жену, трех дочерей в возрасте до 14 лет и еще несколько семей офицеров. Девочку 12 лет изнасиловали всем отрядом. Затем эти пьяные, разнузданные дикари стали издеваться над трупами… Это творили якобы любимцы Анненкова: сотник Васильев — его приближенный на Уч-Аральском фронте, и сослуживец Анненкова с 1909 года — хорунжий Ганаго. Так ли было в действительности, мне неизвестно. Как мы убедились, событие в протоколе Левитаса — Плетухина — Крейвиса освещается по-другому и о зверствах в нем не говорится.

Анненков был протрясен этим происшествием и немедленно, невзирая на личности насильников и сложность обстановки, назначил над ними суд.

Суд проходил в Оренбургском полку, которым командовал Госецкий. Денисов показывает:

— В 7–8 верстах от артиллерии стоял полк Госецкого. Я узнал об уголовном деле, что там была семья Луговских и что сам Луговских погиб в этом деле. Меня председатель суда спрашивал, привез ли я уголовный кодекс, чтобы суд, назначенный Анненковым над теми лицами, которые произвели расправу с семьей Луговских, состоялся. За это было арестовано 6–8 человек. Это было в конце марта месяца.

Показания Денисова дополняет Вордугин:

— Когда Оренбургский казачий полк узнал об убийстве Луговских и насилии над его семьей, то потребовал от Анненкова объяснения по этому поводу. Анненков выдал им хорунжего Ганаго, который был судим и казнен.

Васильев сбежал к Горным орлам, но был найден и препровожден в особый отдел. Впоследствии он сидел в Вернинской тюрьме, откуда попал за границу. Там он попал в руки оренбуржцев, которые и расстреляли его.

Существует и другая версия уничтожения насильников. Бывший анненковский офицер Новокрещенов в письме советскому консулу в Кульдже сообщал: «Долго атаман не соглашался и оттягивал время, чтобы дать возможность убежать за границу главному виновнику Васильеву и тем самым замести следы, но, под угрозой револьвера Завершенского, должен был согласиться, и оренбуржцы начали аресты. После арестов вывели Шульгу, Ганагу и 3–4 других человек и были вызваны добровольцы их порубить. Рубка этих людей проходила на глазах всего отряда. Васильев был пойман в Кульдже, закован, погиб голодной смертью в с. Мазар (место размещения Оренбургского полка в Китае. — В. Г.)».

Гибель семьи Луговских дала повод к обвинению Анненкова в том, что он намеренно отдал приказ о сборе офицерских жен для того, чтобы отдать их для ублажения впавшего в уныние воинства.

Нет оправдания ни Шульгину, ни Ганаго, ни Васильеву, ни другим насильникам. Однако в случившемся во многом повинен и Луговских. Как-никак Ганаго и Васильев находились в карауле, выполняли боевую задачу. Луговских знал это и видел, что караул пьян. Вместо того чтобы как-то объясниться, он стал давить погоном и даже открыл стрельбу. Анненковцы не любили дутовцев, считали их виновниками гибели колчаковской армии и нахлебниками своей. Поэтому их ответная реакция была такой острой, а действия такими дикими.

Защитник Анненкова Борецкий, пытаясь отвести от него обвинение в причастности к гибели офицерских семей или смягчить его, вынужден был сказать несколько слов в защиту Ганаго и Васильева. Обращая внимание суда на их душевное состояние в той обстановке, он сказал:

— Насилование и расстрел семьи Луговских — это было произведено Ганаго и Васильевым при переходе в тот момент, когда они прощались с родной землей. Перед ними стояло неизвестное будущее, а вдобавок они были под влиянием спирта…

Мы понимаем, что эта часть выступления защитника неудачна и не может быть зачтена в пользу потерявших человеческий облик и достоинство людей. Но другая часть этого же выступления снимает с Анненкова всякую вину в случившемся: