Одинокий волк - Джоди Линн Пиколт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сейчас мать живет в Скоттсдейле с мужем, гинекологом на пенсии. На Рождество он подарил ей ядовито-розовый кабриолет с личным номером «38-DD». На последний день рождения она прислала мне подарочную карту «Сефоры», которую я успешно передарила на День секретаря.
Я уверена, что мать не хотела обидеть меня, вписав в мое свидетельство о рождении фамилию биологического отца. Я также уверена, что, с ее точки зрения, мое имя представлялось милой игрой слов, а не достойным трансвестита прозвищем.
Скажем так: какова бы ни была реакция, когда я представляюсь по имени… Я ее уже где-то слышала.
– Мне нужно увидеть Люка Уоррена, – говорю я медсестре отделения интенсивной терапии, дежурящей за приемной стойкой.
– Как вас зовут?
– Хелен Бедд, – с достоинством отвечаю я.
Она ухмыляется:
– Что ж, рада за тебя, сестра.
– Вчера я разговаривала с кем-то из ваших коллег. Я из управления общественного попечительства.
Я жду, пока она отыщет меня в списке.
– Он в палате двенадцать-Б слева, – говорит медсестра. – Наверное, с ним его сын.
Именно на это я и рассчитываю.
Войдя в палату, я поражаюсь сходству между отцом и сыном. Естественно, я имею в виду Люка Уоррена до аварии. Молодой человек, свернувшийся в углу вопросительным знаком, выглядит в точности как человек на обложке книги в моей сумке, хотя и с гораздо более метросексуальной стрижкой.
– Ты, должно быть, Эдвард, – произношу я.
Он оглядывает меня с головы до ног настороженным взглядом красных глаз.
– Если вас прислал больничный адвокат, вы не имеете права выгонять меня, – говорит он, с ходу переходя в наступление.
– Я не из больницы. Меня зовут Хелен Бедд, я временный опекун твоего отца.
На его лице разыгрывается целая опера: увертюра удивления, крещендо недоверия, затем ария догадки – именно я буду представлять в четверг свои выводы судье. Молодой человек осторожно встает:
– Здравствуйте.
– Извини, что вторгаюсь в твое время наедине с отцом, – произношу я и впервые по-настоящему смотрю на мужчину на больничной койке.
Он похож на любого из пациентов, с которыми я работала: оболочка, объект в покое. Но моя работа не в том, чтобы видеть его таким, какой он сейчас. Я должна выяснить, кем он был раньше, и думать так, как думал бы он.
– Но я хотела бы поговорить с тобой, когда у тебя выдастся свободная минута.
Эдвард хмурится:
– Наверное, мне нужно позвонить адвокату.
– Я не собираюсь вести разговор об уголовных событиях, которые имели место в последние дни, – обещаю я. – Это не мое дело, если тебя это беспокоит. Меня заботит только то, что произойдет с твоим отцом.
Эдвард смотрит на больничную койку.
– Это уже произошло, – тихо говорит он.
Позади кровати Люка Уоррена что-то пищит, и в дверь входит медсестра. Она поднимает полный пакет мочи, висящий на краю кровати. Эдвард отводит взгляд.
– Знаешь, – говорю я, – мне бы не помешала чашка кофе.
В больничном кафетерии мы присаживаемся за столик у окна.
– Представляю, как тебе сейчас невероятно тяжело. Не только из-за случившегося с отцом, но и потому, что ты был вдали от дома.
Эдвард обхватывает чашку с кофе ладонями.
– Ну, я не думал, что когда-нибудь вернусь сюда, – признается он.
– Когда ты уехал?
– В восемнадцать.
– То есть ты сделал ноги, как только смог.
– Нет. Я хочу сказать, что от меня такого никто не ожидал. Я всегда был отличником, подал документы в полдюжины колледжей, а однажды утром проснулся и ушел из дома.
– Звучит как радикальное решение, – говорю я.
– Я больше не мог там оставаться. – Он мешкает. – Мы с отцом… не сошлись во взглядах.
– Значит, ты ушел, потому что не ладил с отцом?
Эдвард издает смешок, в котором нет ни тени веселья:
– Можно и так сказать.
– Видимо, спор случился серьезный, если ты разозлился настолько, что покинул дом.
– Я злился на отца задолго до этого, – признается Эдвард. – Он испортил мое детство. Да взять хотя бы те два года, когда он уехал в глушь, чтобы жить с волчьей стаей. И он постоянно говорил, что, будь у него такая возможность, предпочел бы никогда больше не общаться с людьми. – Эдвард смотрит на меня. – Подростку странно слышать, когда его отец говорит такое перед камерой. Все теплые чувства мигом пропадают.
– И где ты жил все это время?
– В Таиланде. Я преподаю там английский. – Эдвард качает головой и поправляется. – Преподавал.
– Значит, ты вернулся насовсем?
– Честно говоря, я не знаю, где в итоге останусь. Но я справился в первый раз, справлюсь и сейчас.
– Тебе, должно быть, не терпится вернуться к прежней жизни, – предполагаю я.
Он с прищуром смотрит на меня:
– Не настолько, чтобы убить отца, если вы на это намекаете.
– Почему ты считаешь, что я это имею в виду?
– Слушайте, не буду отрицать, что не хотел приезжать сюда. Но когда позвонила мать и рассказала об аварии, я вылетел первым же самолетом. Я внимательно слушал все, что говорил нейрохирург. Так что я просто пытаюсь сделать то, чего хотел бы от меня отец.
– При всем уважении, но после шести лет без какого-либо общения почему ты так уверен, что можешь судить о его желаниях?
Эдвард поднимает взгляд:
– Когда мне было пятнадцать, перед тем как уехать в глушь, отец написал записку, где давал мне право принимать медицинские решения от его имени, если сам будет не в состоянии.
Для меня это новость. Я поднимаю брови:
– У тебя сохранилась эта записка?
– Сейчас она у моего адвоката.
– Для пятнадцатилетнего подростка это большая ответственность, – замечаю я.
В один миг я не только узнаю, хотел ли Люк Уоррен прекратить жизнеобеспечение. Я знакомлюсь с его родительскими навыками. Вернее, с их отсутствием.
– Я знаю. Сначала я не хотел соглашаться, но мать не могла даже думать, что он уезжает на два года. Ее это жутко расстраивало, а Кара была еще совсем маленькой. Иногда, пока отца не было, я лежал в постели и надеялся, что он умрет там, с волками, только бы мне не пришлось принимать такое решение.
– Но сейчас ты готов его принять?
– Я его сын, – просто отвечает Эдвард. – Никто не хочет принимать такие решения. Но ведь это происходит не в первый раз. Я хочу сказать, что отец всегда хотел получить от семьи свободу уйти туда, куда мы не хотели его отпускать.
– Но ты же знаешь, что у твоей сестры другое мнение.
Он вертит в пальцах пакетик сахара:
– Хотел бы я верить,
