Сочинения - Жак Лакан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Для меня, поскольку я, как и Фрейд, решил довериться тексту, который, за исключением этих нескольких искажений, достойных сожаления, остается документом, чьи гарантии достоверности не имеют себе равных, именно в самой продвинутой форме бреда, выражением которой является эта книга, я попытаюсь показать структуру, которая окажется схожей с самим процессом психоза.
2. Следуя этой линии подхода, я замечу с тем оттенком удивления, с которым Фрейд видит субъективный подтекст признанного бессознательного, что бред развертывает все богатство своего гобелена вокруг силы творения, приписываемой речи, ипостасью которой являются божественные лучи (Gottesstrahlen).
Это начинается как лейтмотив в первой главе, где автор впервые останавливается на том, что акт рождения бытия из ничего оскорбляет разум, идет вразрез с теми доказательствами, которые дает опыт в преобразованиях материи, в которых реальность обретает свою субстанцию.
Он подчеркивает парадокс, который можно обнаружить в его контрасте с самыми привычными представлениями о человеке, за которого он себя выдает, как будто в этом есть какая-то необходимость: гебильдский немец вильгельминского периода, вскормленный на геккелевском метасциентизме, на основе которого он предоставляет список чтений, повод для нас завершить, обратившись к ним, то, что Гаварни называет где-то церебральной идеей человека.
Даже в этом рассматриваемом парадоксе вторжения мысли, для него доселе немыслимой, Шребер видит доказательство того, что должно произойти нечто, исходящее не из его собственного разума: доказательство, против которого, кажется, толькоpetitio principii, изложенное выше в позиции психиатра, дает нам право сопротивляться.
3. Сказав это, давайте проследим последовательность явлений, которую Шребер устанавливает в своей пятнадцатой главе (S. 204-15).
Теперь мы знаем, что сила его руки в вынужденной игре мысли (Denkzwang), в которой его сковывают слова Бога (см. выше, I-5), имеет драматическую ставку, которая заключается в том, что Бог, чьи способности к непониманию появятся позже, считая субъекта уничтоженным, оставит его в беде (liegen lassen), к угрозе которой мы еще вернемся.
Таким образом, усилие репоста, посредством которого субъект приостанавливается, скажем так, в своем бытии как субъект, и в конце концов срывается в момент "ничего не думания" (Nichtsdenken), конечно, кажется наименьшим из того, что можно ожидать от человека в качестве отдыха (говорит Шребер). Именно это, по его словам, и происходит:
(a) То, что он называет чудом воя (Brüllenwunder), - вырывающийся из его груди крик, который удивляет его больше всех ожиданий, будь он один или с другими людьми, которые приходят в ужас от зрелища, которое он им предлагает: его рот внезапно открывается в невыразимой пустоте, бросая сигару, которая застряла там всего мгновение назад;
(b) Призыв о помощи ("Hülfe" rufen), издаваемый "божественными нервами, оторванными от массы", плаксивый тон которого обусловлен большим расстоянием, на которое удаляется Бог;
(два явления, в которых субъективный разрыв достаточно неотличим от его сигнификативного способа, чтобы мы не трудились над этим);
(c) Предстоящий расцвет, то есть в оккультной зоне перцептивного поля, в коридоре, в соседней комнате, или проявления, которые, хотя и не являются экстраординарными, кажутся субъекту предназначенными для него;
(d) Появление на следующем уровне, дальнем, то есть за пределами восприятия органов чувств, в парке, в реальности, чудесных творений, то есть вновь созданных, и миссис Макалпайн делает проницательное замечание, что они всегда принадлежат к летающим видам - птицам или насекомым.
Не появляются ли эти последние метеоры заблуждения как след борозды или как эффект бахромы, показывающий оба раза, в которых означающее, молчавшее в субъекте, проецирует из своей темноты отблеск означающего на поверхность реального, а затем освещает реальное вспышкой, проецируемой из-под его подвала небытия?
Таким образом, на острие галлюцинаторных эффектов эти существа, которые, если бы мы захотели с максимальной строгостью применить критерий явления в реальности, одни только и заслуживали бы названия галлюцинаций, рекомендуют нам пересмотреть в их символической солидарности возникающее здесь трио Создатель, Создание и Сотворенный.
4. Именно с позиции Творца, по сути, мы вернемся к позиции Сотворенного, которое субъективно творит.
Уникальный в своей множественности, множественный в своем единстве (таковы атрибуты, напоминающие Гераклита, которыми Шребер определяет его), этот Бог, сведенный, по сути, к иерархии царств, что само по себе стоило бы исследования, опускает себя до существ, которые присваивают себе несоединимые идентичности.
Имманентный этим существам, захват которых включением в бытие Шребера угрожает его целостности, Бог не лишен интуитивной поддержки гиперпространства, в котором Шребер даже видит значимые передачи, ведущиеся по проводам (Fäden), которые материализуют параболическую траекторию, в соответствии с которой они входят в его череп через затылок (S. 315-P.S. V).
Однако со временем, через свои проявления, Бог впускает в поле неразумных существ, существ, которые не знают, что говорят, существ неразумных, таких как эти зачарованные птицы, эти говорящие птицы, эти небесные дворы (Vorhöfe des Himmels), в которых женоненавистник Фрейд с первого взгляда обнаружил белых гусей, представлявших идеальных девушек его времени, только для того, чтобы увидеть подтверждение своего мнения в именах субъект позже дает им.Скажу лишь, что для меня они гораздо более репрезентативны в силу того удивления, которое вызывают в них сходство вокабул и чисто гомофонные эквиваленты, от которых зависит их использование (Santiago = Carthago, Chinesenthum = Jesum Christum и т. д., S. 210-XV).
Точно так же существо Бога в своей сущности все дальше уходит в пространство, которое его обусловливает, - уход, о котором можно судить по нарастающей медлительности его речи, доходящей даже до заикания (S. 223-XVI). Настолько, что, просто следуя указаниям этого процесса, мы сочли бы этого уникального Другого, в котором артикулируется существование субъекта, подходящим прежде всего для опустошения мест (S. примечание к 196-XIV), в которых развертывается рокот слов, если бы Шребер не позаботился дополнительно сообщить нам, что этот Бог отстранен от любого другого аспекта обмена. Он делает это, одновременно извиняясь за то, что так поступает, но какие бы сожаления он ни испытывал по этому поводу, он должен ясно заявить об этом: Бог не только непроницаем для опыта; он не способен понять живого человека; он постигает его только извне (что, несомненно, является его сущностным способом); вся внутренность для него закрыта. Система записей (Aufschreibesystem), в которой сохраняются поступки и мысли, напоминает, конечно, неуловимым образом, тетрадь, которую держал ангел-хранитель нашего катехизированного детства, но помимо этого
