Третий ключ - Татьяна Корсакова

– Миша, может, мне следователю все рассказать? – Она смотрела на него глазами черными, как самая черная ночь. Раньше он мог читать по ее глазам, а сейчас вот не получалось...

– Нет! – сказал он решительно, чтобы у нее даже мыслей таких больше не возникло. – Я докажу, что это не ты. Мне нужно только немного времени.

Михаил не знал, поверила ли ему Аглая. Попытался прочесть ответ на ее лице, но провалился в бездонные колодцы черных-черных глаз и едва не утонул. Дышать стало тяжело, а руки сделались ватными.

– Я к бабушке вернусь, – она говорила спокойно, но в голосе ее отчетливо похрустывал тонкий ноябрьский лед. – Так будет лучше. – И кончики пальцев, которыми она провела по его губам, тоже были точно лед.

В этот самый момент Михаил вдруг понял, что Аглая боится не только и не столько за себя. Она боится за него, за то, что может с ним сделать в своем беспамятном, сумеречном состоянии. Он не хотел ее отпускать и даже придумал парочку очень аргументированных возражений, но все равно отпустил, потому что понял, что она не ждет разрешения, что она все для себя решила.

Вот такая у них началась жизнь. И не жизнь даже, а полужизнь. Время уходило стремительно, падало к ногам желтеющими листьями, а Михаил так и не нашел способа доказать Аглае, что она ни в чем не виновата. Единственное, что он мог, это бродить по ночам по дремлющему парку, всматриваться в черную гладь пруда и вспоминать, как светло и беззаботно начиналось это страшное лето...

...Та ночь ничем не отличалась от остальных. Впрочем, нет – отличалась! Михаил, который дал себе зарок, что будет ложиться спать не раньше пяти утра, вдруг уснул, рухнул в сон с головой, но даже там, на самом дне своего сна, не переставал бороться, думать об Аглае. Наверное, поэтому сон его отпустил, позволил открыть глаза.

Наручные часы показывали половину третьего ночи – самое время, чтобы заступить на дежурство. Михаил вышел из флигеля, осмотрелся. Теперь, когда Спящая дама исчезла, он первым делом обходил дом и парк и уже потом, в самом конце, спускался к пруду, но сегодня точно кто-то невидимый взял за руку, потянул вниз, к воде. Михаил шел, и с каждым шагом воздух напитывался влагой, становился густым и тяжелым сизым туманом припадал к земле. В этом густом мареве Михаил не сразу заметил движение, сначала услышал тихий всплеск, и только после этого ему навстречу метнулась черная тень. Он приготовился к атаке, но тень вдруг нырнула в туман, растворилась в нем, исчезла, точно ее и не было. А может, и правда не было? Может, это все игры подсознания?

Тень – да, возможно, но вот звук... Звук шел от воды, тихий, едва уловимый ухом, как от крадущихся шагов. Уже не заботясь о том, что тот, кто прячется в тумане, может напасть, Михаил бросился к лодочному причалу. Дощатый настил гулко ухал под ногами, но удары его собственного сердца, казалось, забивали все остальные звуки. Метрах в десяти от берега в дегтярной черноте воды колыхалось что-то белое. Платье или ночная сорочка...

Пока Михаил сбрасывал сандалии, этот зыбкий, полуреальный ориентир исчез, опустился на дно...

Пруд принял его неласково, опалил кожу январским холодом. Михаил упрямо плыл к тому месту, где еще пару мгновений назад видел женщину, но с убийственной отчетливостью понимал, что опоздал. В этой непроглядности ему никого не найти. Над водой – туман, под водой – колодезная чернота...

Нет, он не сдался, он нырял снова и снова, захлебываясь, задыхаясь, вслепую пытаясь отыскать то, что отыскать невозможно. И даже когда сил почти не осталось, он все еще пытался бороться с неотвратимым, не желал возвращаться обратно на берег.

Он увидел это сквозь пелену злых слез – распускающуюся на поверхности пруда белую лилию – и не сразу понял, что это никакая не лилия...

...Аглая лежала лицом вверх, раскинув в стороны руки, всматриваясь в виднеющиеся в прорехах тумана звезды. Живая? Мертвая?.. Михаил не знал, не думал об этом. Он думал лишь о том, что ей не место здесь, в стылой, пахнущей тиной воде, что на берегу у нее могут появиться силы для того, чтобы бороться за свою жизнь.

Мокрое платье льнуло к ней второй кожей, заплетенные в косы волосы черными змеями обвивали шею, и взгляд был невидящий, но сердце билось! Михаил чувствовал его биение как собственное, и это вселяло надежду. Он не знал, сколько прошло времени с того страшного момента, когда он принял Аглаю за лилию, до тех невероятно радостных мгновений, когда она зашлась придушенным кашлем, попыталась вырваться из его объятий и сесть.

Аглая сопротивлялась отчаянно, наверное, все еще принимала его за того, кто на нее напал. Михаил почти не защищался, боялся ненароком сделать ей больно. И даже когда щеку вспороло что-то холодное и острое, лишь поморщился, перехватил тонкое Аглаино запястье, разжал ладонь. На ладони лежал ключ – большой, старинный, поблескивающий камнями, перепачканный его, Михаила, кровью. Вот он и нашелся...

– Миша! Мишенька! – жаркий шепот опалил душу. – Мишенька, где мы? Я опять, да?

– Это не ты. – От невероятного облегчения вдруг потемнело в глазах. – Я же говорил, что это не ты.

Михаил сжимал плачущую Аглаю в объятиях и думал о том, что ее спас не он, а чудо. А еще о том, что убийца все еще где-то рядом, что попадись этот гад ему в руки, его бы ничто не спасло...

От крика, необычайно громкого в ночной тишине, Аглая вздрогнула, всем телом прижалась к Михаилу.

– Нам надо идти! – Он рывком поставил ее на ноги.

– Миша, куда? – Аглая оступилась, едва не упала, и ему на мгновение, всего на мгновение, стало стыдно, что он с ней так грубо.

– Это Степаныч, слышишь?

Кто бы мог подумать, что туман окажется таким коварным, что он может красть не только свет, но и звуки! Они блуждали в этой сырой мути вот уже, кажется, целую вечность и никак не могли найти выход.

– Там! – Аглая заметила Степаныча первой, вцепилась в руку, не желая отпускать от себя. – Миша, не ходи!

Смотритель лежал ничком у прибрежных кустов, прижимая к шее ладони, захлебываясь страшным кашлем.

– Василий Степаныч, – Михаил упал перед ним на колени, попытался поднять с земли, – что случилось?

– Со мной нормально... – Слова с трудом прорывались сквозь сиплый кашель. – Миша, это Пугач... Задушить пытался, сволота...

Луна выглянула из-за тучи, и на шее Степаныча стала видна глубокая борозда от удавки. Нет, не от удавки, от кнута...

– Где он? – От неконтролируемой ярости Михаилу сделалось жарко, а окружающий черно-серый мир вдруг расцветился кровавыми сполохами. – Куда он побежал?

– Туда, – Степаныч махнул рукой в сторону парка, повалился набок, снова зашелся кашлем.

– Оставайся здесь, – Михаил толкнул Аглаю к смотрителю, – не отходи от него никуда.