Матрос с Гибралтара - Маргерит Дюрас

– Двадцать литров, пожалуйста, – проговорила она.

Я узнал ее голос, хоть слышал его едва-едва. Мужчина тем временем вновь обрел свое привычное лицо. Теперь он смотрел на нее с какой-то вульгарной наглостью – смесь искушенности, самоуверенности и любопытства. Как, каким образом это лицо могло породить или, кто знает, возродить к жизни, пусть хотя бы на пару секунд, такое невероятное сходство?

В тот момент, когда ей надо было уже отъезжать от заправки, она вылезла из своего автомобиля. Обернулась и увидела меня. Должно быть, она уже и раньше знала, что я там, потому что ничуть не выглядела удивленной. Улыбнулась, такой улыбки я еще ни разу не видел у нее с тех пор, как мы знали друг друга, как-то немного смущенно и в то же время настырно, что ли. Будто давала мне понять, что ни на мгновение не забывала о моем существовании, даже тогда, когда было подумала, что нашла его, и будто извинялась передо мной, что вынуждена признать такое положение вещей. Я сделал над собой неимоверное усилие, чтобы сдержаться и не окликнуть ее. Очень быстро она снова повернулась лицом к мужчине. Со спины она показалась мне как-то очень чудно одетой, в этих своих черных брюках и черном бумажном пуловере. Разве теперь выражение ее лица не должно было заставить мужчину тут же исчезнуть? Однако на самом деле у него и в мыслях не было исчезать.

– Вы не могли бы проверить мне шины? – попросила она.

Я не пытался объяснить себе, почему ей захотелось остаться. Мне пришлось сделать над собой усилие и вспомнить, что вот уже годы, как у нее не было мужчины, кроме случайных связей, и что, смирившись с этой привычкой, она хранила верность ему. Мужчина смотрел на нее с любопытством, он был явно польщен. Хотя самоуверенность с него немного слетела, может, почувствовал, как что-то произошло между нею и мной.

– Поставьте машину вот здесь, на обочину, – обратился он к ней. – Мне сперва нужно обслужить остальных.

Он указал на клиентов, среди которых был и я. Она снова села в машину и припарковалась довольно скверно.

– Я не спешу, – заверила она.

Была моя очередь, я подъехал поближе. Теперь я был совсем близко от этого человека. У него не было абсолютно ничего общего с тем, кого я увидел несколько минут назад. Он показался мне немного инфантильным, ведь ему даже в голову не пришло, чем он чуть не стал для нас обоих пару минут назад – для нее и для меня.

– Десять литров, – сказал я.

Он лишь мельком взглянул на меня. Да нет, он и вправду совсем не уловил, что минуту назад произошло у него на глазах. Обслужил меня как-то рассеянно, видно, не терпелось покончить с клиентами, чтобы поскорей заняться дамой.

Я оставил их наедине и снова выехал на дорогу, ведущую в Монпелье.

Мне предстояло тридцать километров до Монпелье. Машина шла отлично. Спидометр поднялся до ста, потом до ста десяти, потом до ста двадцати. Я удерживал сто двадцать сколько мог. Поскольку я впервые в жизни ехал так быстро, да и дорога была не из лучших, вел я очень сосредоточенно. И только после того, как чуть не столкнулся с ехавшим навстречу автомобилем, обогнал парочку, а потом сбавил скорость перед поворотом, вспомнил, что она, должно быть, все еще там, наедине с этим мужчиной, – и ее улыбку, когда она обернулась ко мне.

На полпути я остановил машину. Мне нечем было занять себя, и у меня еще не появилось желания возвращаться назад. Закурил. В памяти снова возникла ее улыбка, и я увидел ее так явственно, будто она послала мне ее всего мгновение назад. На лбу выступил пот. Я увидел это еще раз. Затем в третий. Потом попытался не видеть ее больше, думать о чем-нибудь другом, лишить себя этой радости, вспомнить, к примеру, что сейчас она наедине с этим типом в помещении бензозаправочной станции, что она голая под черным пуловером и с какой легкостью скидывает этот пуловер. Но улыбка ее оказалась куда сильнее, она возвращалась ко мне вновь и вновь, властно сметая все, что бы я себе ни придумывал.

Я снова пустился в путь к Монпелье. Добравшись до предместья, опять остановился. Потом доехал до первых домов на окраине города. Оставил на дороге машину и зашел в первое же бистро, попавшееся мне на глаза. Выпил сперва одну, потом другую, а потом и третью порцию коньяка. После чего заговорил с хозяином:

– Чертовски хорошая погода.

Выпитый коньяк помог, я только теперь заметил, как прохладно в бистро.

– Да, что и говорить, – отозвался хозяин, – сентябрь нынче и вправду выдался на редкость погожий.

У него не было ни малейшего акцента, свойственного обитателям департамента Эро, напротив, какая-то очень изысканная речь, что оказалось для меня совсем неожиданным. После четвертого коньяка я расплатился и пошел вдоль неширокой дороги, что сворачивала направо сразу же возле бистро. Я не знал, куда себя девать. У меня было такое же сильное желание снова ее увидеть, как и в первый раз, тогда, на пляже, но надо было обождать, пока она закончит с этим типом на бензоколонке. Благодаря коньяку я еще пуще прежнего думал о том, что, возможно, в эту минуту она снимает с себя свой черный пуловер, но теперь это было довольно терпимо. Я шагал и шагал вперед. Вдоль всей дороги на обочине в беспорядке валялась плитка, должно быть, ее завезли сюда, чтобы вымостить тротуар, потом бросили, расставшись с идеей тротуара – из-за войны. Я все глядел, глядел на них и метров через пятьсот сам не заметил, как уселся на одну из этих плиток. Подождал немного. Откуда-то издалека донесся заводской гудок. Полдень. По этой дороге ни разу не проехал ни один автомобиль, только велосипедисты время от времени. Она вела к очень бедным на вид домишкам, обнесенным оградами, вокруг которых росли жалкие акации, уже успевшие пожелтеть. Большинство этих домишек были деревянные, обшитые сверху толем. Натянутая между ними проволока определяла приблизительные границы участков, на них сушилось белье. До меня доносился грохот кастрюль и посуды, он смешивался с ворчливыми восклицаниями. Обитатели домишек обедали.

Внезапно я обнаружил, что был на дороге не один. Передо мной то и дело мелькали двое ребятишек. Старшему было лет десять. Он прогуливал в коляске младшего братишку, катая его взад-вперед от того поворота, где я вышел на дорогу, и до помойной ямы, перегораживающей ее метрах в тридцати впереди меня, из нее торчали какой-то железный лом и кусты крапивы. За ямой была изгородь из колючего кустарника, потом лужайка с двумя футбольными воротами без сеток, тянувшаяся вплоть до деревьев по обочинам шоссе, где то и дело сновали автомобили. В воздухе висел запах гнили.

С тех пор как я здесь появился, мальчонка сократил путь между очередными поворотами, чтобы как можно чаще проезжать мимо меня. Я, видно, не на шутку заинтриговал его. Малыш безмятежно спал в своей коляске. И голова его мерно покачивалась из стороны в сторону. Из носа у него вытекала прозрачная сопля, дальнейший ход которой преграждала припухлость верхней губы. Жесткие волосы в полном беспорядке лезли на глаза, а несколько прядей застряло между сомкнутыми веками. Над лицом кружили назойливые осенние мухи, но даже им не удавалось пробудить его от сна. Старший время от времени останавливался и смотрел на меня. Он был босоног, худ, с тусклыми спутанными волосами. Одет в девчоночью блузку. Голова маленькая и какая-то приплюснутая. Оба ребенка являли для меня самые забытые вещи на свете, о которых я мог бы подумать. Поскольку я сидел не двигаясь, старший немного осмелел. Остановил братишку в нескольких метрах от меня, потом медленно, шаг за шагом, стал приближаться, почти бессознательно, ободренный моей полной неподвижностью. Длилось это довольно долго. Он изучал меня так, как изучал бы нечто страшное, пугающее или какой-то предмет, вызвавший у него непреодолимое любопытство. Я поднял голову и улыбнулся. Должно быть, при этом я произвел слишком много шума и вспугнул его. Он попятился, сделал шаг назад. Дикость его была поразительна. Я снова застыл в полной неподвижности, чтобы помешать ему удрать прочь.