Поручик Державин - Людмила Дмитриевна Бирюк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет, уж увольте, Павел Петрович! Губернаторским креслом вы меня не соблазните. Натерпелся! — усмехнулся Державин. — Я к вам по делу, как отставной гвардейский офицер. Чем могу быть полезен? Возможно, вам понадобится моя помощь в фортификации, в организации ополчения, в заготовках продовольствия и фуража?
— Ваше превосходительство! Искренне ценю ваш военный опыт, но разве я посмею отягощать вас поручениями? И хотя вам, без сомнения, пристал военный мундир, вы давно не гвардейский поручик, а действительный тайный советник и великий поэт! К тому же, простите, тяжеленько вам будет разъезжать по деревням в поисках фуража. Вам, поди, уж семьдесят?
— Шестьдесят девять, — возразил Державин. — Но дело не в этом. Говорите прямо, в чем нуждаетесь?
Сумароков долго тянул паузу, потом признался, что получил предписание от военного министра выполнить все, о чем говорил Державин, но столкнулся с некоторыми затруднениями…
— Народ у меня есть, и советников предостаточно, — вздохнул он, — а вот денег в казне маловато. Сам не ведаю, как управлюсь…
— Сколько нужно?
Губернатор, робея, назвал сумму. Державин ответил невозмутимо:
— Господин губернатор! К вечеру деньги будут вам доставлены. Монетами и ассигнациями… А коль не хватит, то и золотыми безделушками. Дарили мне кое-что правители наши за то, что стихи складно кропал… Разрешите удалиться?
Ошарашенный Сумароков облизнул пересохшие губы и машинально кивнул. А потом весь день пребывал в смятении: что это было? Сон или явь? Но не успело зайти солнце, как во двор губернаторской управы подкатил державинский тарантас с внушительным дубовым сундуком. Курьер из Званки огляделся по сторонам и, заметив возле дровяного сарая дюжего мужика в форме ополченца, зычно крикнул:
— Эй, братец, подсоби!
***
Денежной помощью Державин не ограничился. Все время, пока сапоги супостата топтали родную землю, его кузнецы ковали пики, штыки и тесаки, крестьяне поставляли армии продовольствие и фураж, а добровольцы шли в партизанские отряды. Заботу о семьях, оставшихся без кормильца, взял на себя все тот же неутомимый Державин.
По вечерам поэт трудился над лиро-эпической одой — "Гимн на прогнание французов из Отечества". Он начал ее в первые дни войны, ни на миг не сомневаясь, что враг будет повержен и изгнан из России. Даже когда Наполеон вошел в Москву, Державин писал о грядущей победе как о чем-то бесспорном.
Он сочинял по строгим правилам классицизма, с изобилием аллегорий и старославянских слов — настоящим "высоким штилем". А как иначе можно было достойно воспеть величие подвига России, единственной страны, давшей отпор, казалось, непобедимому врагу? Ода разрасталась по мере того, как разворачивались военные действия: оборонительные бои, великое Бородинское сражение, сакральная жертва русских — пылающая Москва и бесславное отступление французов…
В конце ноября, когда армия Наполеона была наконец отброшена за Неман, Державин поставил точку в своем произведении, потом долго шлифовал стихи и в начале января послал "Гимн" в Петербург, в журнал общества "Беседы любителей русского слова", учредителем которого был сам. Новая ода Державина была напечатана в середине 1813 года. Отзывы пришли восторженные, но малочисленные. Откликнулись только его сопредседатель Шишков да самые близкие друзья. Он терпеливо ждал… и дождался.
К тому времени в Москве развернули бурную деятельность поклонники творчества Николая Михайловича Карамзина, впоследствии объединившиеся в литературное общество "Арзамас", — писатели молодые, зубастые, острые на язык. Они в штыки приняли оду Державина, высмеяв ее старомодный стиль. Цитировали его стихи с единственной целью: показать, как не надо писать. "Русскому литературному языку нужна реформа!" — к такому выводу пришли карамзинисты, прочитав новое произведение поэта-патриарха.
Будь Державин не так стар, он бы поспорил с задиристыми "младореформаторами". Что они понимают? Пусть сами напишут хоть одно великое произведение, а потом уж поднимают свой поросячий визг.
Но силы, отданные необъятному произведению, были на исходе. Поэт чувствовал непреодолимую усталость и в глубине души понимал, что заслуженно потерпел крах. Он окончательно убедился в своем провале, когда получил письмо из Москвы от своего давнего почитателя Николая Звонарева с одной-единственной фразой: "Так писать уже нельзя!"
Да, он прав… Наступало время новой литературы, но это уже не его время. Пусть приходят другие поэты и пишут по-новому, лучше, чем он… Измученный, опустошенный, Державин перестал сочинять стихи и целый год писал только мемуары. Но и проза не принесла ему ни успеха, ни душевного удовлетворения…
Глава 16
НАСЛЕДНИК
В то утро занятия в классе профессора Кошанского начались чуть позже обычного.
Извинившись за опоздание, раскрасневшийся Николай Федорович обвел сияющими глазами своих воспитанников. Он был самым молодым преподавателем Царскосельского лицея и всегда старался оживить занятия какой-нибудь выдумкой. Лицеисты любили его за то, что он пробуждал в них стремление к творчеству. Иногда, придя на урок, профессор говорил: "А теперь, господа, будем пробовать перья…" Но на этот раз Кошанский огорошил лицеистов сюрпризом:
— Господа! Имею честь сообщить новость, которую только что узнал на педагогическом совете. Переводной экзамен по русской словесности у нас будет принимать Гавриил Романович Державин!
На миг воцарилась тишина. Потом, словно опомнившись, все заговорили разом:
— Сам Державин?!
— Разве он еще живой?
— А он нас не срежет? Боязно как-то…
Кошанский поднял руку, требуя тишины.
— Успокойтесь, друзья мои! Державин никого "резать" не собирается. Он посетит наш Лицей с единственной целью: послушать молодых поэтов. Кого, по-вашему, можно ему представить?
— Тосю Дельвига!
— Кюхлю и Олосеньку!
— И Француза! — крикнул юный князь Горчаков, по прозвищу Франт, обернувшись к сидевшему позади Александру Пушкину.
Тот вспыхнул и отмахнулся от него обкусанным гусиным пером. Пушкину не нравилось прозвище "Француз", которым его с первых же дней наградили однокашники-лицеисты. Разве он виноват, что в родительском доме с ним чаще говорили по-французски, чем по-русски?
— Не дуйся, mon amie… Французский — язык дипломатии! — спокойно промолвил Горчаков. — Но для Державина тебе непременно следует сочинить русскую оду. Причем высоким штилем!
Кошанский с сомнением покачал головой. Пушкин писал изящные, легкие стихи, но в "высоком штиле" юный поэт явно не преуспел…
Воспитанники обсуждали предстоящий экзамен. В Лицее уроки проходили оживленно. Преподаватели обходились без жесткой муштры, а ученики не позволяли себе злого озорства. Так было заведено с самого начала, с незабываемого 19 октября 1811 года, с той пламенной речи профессора философии и права Александра Петровича
