Несчастный случай - Декстер Мастерс

…впрочем, и у нас есть неглупые люди, не хуже того же Вейцборна. Оттобергер — первоклассный физик, но при всем том он чванливый осел. Впечатление производит, но симпатий отнюдь не вызывает…

…Висла хочет невозможного. По-моему, никто еще не добыл больше микрограмма урана-235, а он говорит о фунтах…

…он очень способный человек. Все эти немцы, австрийцы, венгры — их можно понять. Хотел бы я только знать, в какой мере в нем говорит физик, а в какой — человек, которому пришлось покинуть родину. Наверно, это не так-то легко дается. По правде говоря, мне бывает очень даже не по себе с этими эмигрантами…

…и потом, нам нужны тонны замедлителя, идеально очищенного, без всяких примесей, иначе нечего и приступать к цепной реакции.

…93239 > 94239 + ?; Z2/A, при этом достаточно велик. Хотел бы я знать, прав ли Бор. А что если практически это верно только для микроскопических количеств вещества?

…если то, если это, если бы да кабы… Если Германия поступит так, а Англия этак, и если — самое главное „если“ — цепная реакция, ведущая к взрыву, действительно возможна… Все это очень возможно, но, господи боже ты мой, как он разговаривает, этот Висла!

…да, уж эти мне эмигранты. Иногда командуют, как будто они здесь хозяева, а иногда жалки, как жалок бездомный пес. Наверно, это не так-то легко дается…

…но они знают свое дело, черт побери. Старик Мак-Грегор вдвое старше, а куда ему до Вислы. А ведь Мак-Грегор талантливей всех в Чикаго, кроме Неймана…

…моя беда в том, что я могу только чувствовать, какими путями идет физика за последние десять-двенадцать лет, но не могу придумать ничего нового; беда в том, что как физик я никогда не мог подняться выше заурядных математических расчетов. У меня попросту нет вкуса к теоретическим построениям. А может, и уменья не хватает…

…есть в этих построениях особая суровость — она воспламеняет умы определенного склада. Есть экономность и даже красота, а вот здравому смыслу здесь нечего делать. Как сказал Уайтхед, кризис в физике тем и объясняется, что теория опередила здравый смысл, — а он знает толк в этих делах.

…но дело не только в складе ума. По крайней мере, у американцев нет надежды достигнуть чего-либо в области теоретической физики, — разве что у тех, кто в основном учился уже после 1925 года и кому теперь не больше тридцати пяти. А настоящий гений обычно дает о себе знать, когда ему еще и тридцати нет…

…до мировой войны в Америке вообще не существовало теоретической физики, разумеется, если не считать работ старика Гиббса, а великие теоретические открытия еще и сейчас приходят к нам из-за границы…

…их привозят такие вот кабинетные теоретики, как Висла, а здесь их подхватят мальчики вроде Саксла, если только мы не ввяжемся в войну, а тогда нам всем придется стать экспериментаторами и механиками…

…вот тут американцы на высоте. Полученные нами Нобелевские премии почти все достались экспериментаторам. Впрочем, Оппенгеймер из университета в Беркли, кажется, действительно первоклассный теоретик. А вот Нобелевскую получил в нынешнем году Лоренс за чисто экспериментальную работу. Любопытно, как они это проделывают там, в Беркли…

…теоретическая возможность взрывной реакции производит огромное впечатление, но тут потребуется черт знает сколько самой обыкновенной механической работы. Кажется, довольно мухе проползти по стене — и все взлетит к дьяволу, даже оглянуться не успеешь…

…нагрев — может быть, но взрыв… возможно — вероятно — едва ли возможно — невозможно…

…на что можно надеяться… Эйнштейн установил свой закон тридцать пять лет тому назад, но Чедвик обнаружил нейтрон только семь лет назад…

…конечно, Резерфорд предвидел это…

…Эйнштейн говорит, что бомба — как это он выразился? — представляется ему возможной… По правде сказать, я в этом сомневаюсь, а Висла, в сущности, чудак. Даже Рузвельт не выложит такие огромные деньги на подобную затею. Не представляю себе, что думали в морском министерстве, когда Ферми пытался предложить им этот проект: чисто интеллигентская затея; очень интересно, держите нас в курсе; и не дали ни гроша.

…Ферми удивительный человек, необыкновенный. Висла тоже — но что он говорит!

…для мальчишки, который способен шевелить мозгами, вполне законно и естественно увлекаться детским конструктором, — сказал Висла, — но для взрослого человека, способного шевелить мозгами, не такое уж законное и естественное занятие — варить пластмассы. Почему это меня так взбесило?

…я слышал, Бэйли сказал тому члену правления, как бишь его, почти что то же самое, но старик ничего не понял…

…Висла слишком горячится…

…миллионная доля грамма, черт, скорее стомиллионная…

Такие мысли подскакивали и кружились на мелководье сознания Плоута, когда он вновь остановил взгляд на Луисе. Луис стоял посреди лужайки и оглядывался по сторонам. Талантливый мальчик, подумал Плоут, и очень славный. Если из этой затеи и впрямь что-нибудь получится, нам нужны будут сотни таких, как он. Пожалуй, я мог бы добиться для него места ассистента, но, черт возьми, пришлось бы нажимать изо всех сил, а когда мне с этим возиться? Если бы еще он не был еврей да вдобавок замешан в испанскую историю…

Стоя посреди лужайки, Луис поднял глаза, увидел в окне Плоута и махнул ему рукой. Плоут помахал в ответ, улыбнулся и кивнул, и смотрел вслед Луису, пока он не завернул за угол и не скрылся из виду.

Тереза надела розовое платье с пышным рюшем у ворота и широкополую соломенную шляпу. Она стоит одна на улице против ресторана, где они с Луисом условились встретиться в час дня, а теперь уже ровно час. В воздухе больше не чувствуется духоты, он полон свежести, как несколько дней назад, когда они были на Всемирной выставке. Тереза стоит на оживленной улице, в нескольких минутах ходьбы от вокзала. Надо бы войти в ресторан, но Терезе нравится это оживление и толчея, и она стоит на виду у всех, радуясь обращенным к ней взглядам, и так смотрит на проходящих мужчин, что они не могут не улыбаться ей. Она не замечает Луиса, пока он не оказывается рядом с нею, — тогда она обеими руками пригибает к себе его голову и целует его и смеется над его смущением.

День сегодня особенный, и во время завтрака они спрашивают шампанского и пьют за здоровье друг друга, пьют весело, и каждый рад, что другой не пытается высказать вслух то, о чем говорит поднятый бокал. Луис рассказывает, как мил и любезен был Плоут, и пробует наглядно изобразить Вислу. Они гадают, о чем это могли спорить Висла с Плоутом, а тем временем веселье понемногу стихло и медленно, по капле ушло, просочилось меж пальцев.

Прошло уже около часу, а ресторан почти пуст; кроме Терезы и Луиса, тут еще только трое мужчин у стойки, возле выходной двери. Сидя в глубине, Луис и Тереза слышат жужжанье их голосов — говорят больше о бейсболе и немного о войне, — привычные стертые слова и все на одной ноте, совсем как бусы, нанизанные на одну нитку. Тереза сидит молча, только и отдается в ушах это однообразное бормотанье, доносящееся с другого конца длинной комнаты, и понемногу ею овладевает безотчетный ужас.

Но спустя некоторое время они выходят на улицу — шум, движение и толкотня охватывают их и освежают, точно душ. Они снова могут без труда и напряжения говорить о пустяках, они изучают витрины магазинов; долго смотрят, как в окне „морской“ закусочной человек открывает устрицы; громко и дружно кричат, когда над ними с грохотом проносится поезд надземной дороги; идут под руку, держась все ближе, все в новом ритме сжимая руки, и на ходу каждый все время, всем своим существом чувствует рядом другого, любой его шаг, любое движение.

С полчаса они ходят по улицам вокруг вокзала, но все еще только половина четвертого. Нельзя было хуже придумать, как провести этот день: до поезда целых полтора часа, за это время их натянутые нервы не выдержат напряжения и сердца устанут биться слишком сильно. Нет, это не может продолжаться еще полтора часа — но ни Тереза, ни Луис не умеют придумать ничего другого. И вот они ходят по улицам, останавливаются у витрин, разглядывают автомобили и ручные часы, белье и книги, смотрят, отворачиваются и идут дальше, и говорят какие-то слова, которые опять подбираются с трудом и лишены всякого смысла. Они больше не встречаются взглядами, руки уже не так тесно сплетены, едва соприкасаются, но и этого довольно, и волнение не отпускает их. На каком-то перекрестке Тереза раньше времени сходит на мостовую — и Луис, не сводя глаз с надвигающегося автомобиля, рывком отдергивает ее назад и поворачивает к себе. Он чувствует на миг ее упругую грудь; губы Терезы приоткрылись, запрокинув голову, она целует его. Десятки пар глаз обращены на них, и Луис снова смущен, но в нем говорит не одно смущение, и на минуту они застывают, не в силах сделать ни шагу. Окружающие не знают, как отнестись к этой сцене; эти двое слишком явно захвачены страстью, над ними так просто не посмеешься. Одни глазеют на них, другие отворачиваются, перекресток совсем сбит с толку.