Обитель Варн - Райдо Витич

и психика хрупки. Потому лишь один инстинкт превалирует над остальными, главный

принцип существования — самосохранение. Выключи его и включится другая программа

— самоуничтожение. Человек доведет себя до могилы, заодно положив рядом пару

соплеменников. Они еще более одиноки, чем мы. Каждый за себя, сам по себе,

раскиданные по миру, живущие каждый в своей ячейке соты — благоустроенных

квартирках. Закрытые двери, закрытые окна, как спасение от вторжения, как

страховка безопасности, спасение себя и глупых безделушек, коими они окружают

себя, отдавая им свое сердце и жизнь.

— Грустно.

— Грустно, — согласился Урва. — Но это не наша печаль, малышка, у нас хватает

своих. Спи, дядя Урва посторожит твой сон…

— Бэф больше не придет?

— Нет. Пока ты не поймешь, кто ты и с кем. Но он всегда будет рядом, всегда.

Поверь, я знаю, что говорю.

— Я Варн!

— Ты несмышленыш, запутавшийся, потерявшийся и зависший меж двух миров. Но

каждый из нашего клана всегда будет рядом с тобой, что бы ты ни выбрала. Только

позови, только подумай.

— Я не понимаю.

— Скоро поймешь. Ты растешь, крепнешь. С каждым днем чувствуешь все больше, все

больше видишь, понимаешь, вспоминаешь. Именно этого Бэф и боится.

Лесс непонимающе посмотрела на брата:

— Варн не знает страха.

— За себя — нет. Но есть другие, что ближе тебе, чем ты сам…

Лесс, тяжело вздохнув, уткнулась в подушку: быстрей бы вырасти и все понять.

И сонно спросила:

— Как рождаются Варн?

— Поцелуй. Яд нашей слюны готовит тело к перерождению. Если яда достаточно,

наступает летаргия… Так бывает обычно.

Урва грустно улыбнулся, глядя на заснувшую сестру:

— Но с тобой все было по-другому…

И настороженно потянул ноздрями воздух — за стеной явно кто-то был…

`Бэф'?

`Да', - ответил тот нехотя: `Присмотри за ней. Я ухожу в город'.

Станевич, Гриеску, Максимов, Хоргер, Янч, Прот, Кузнецова, Белявина… Да,

кажется и не вспомнить всех. А помнятся автобиографии, фамилии, лица. И не смыть

их суетой бегущих, галопирующих дней, лихорадочными передышками. Все, кого она

убила по заданию Гнездевского, словно кирпичики стеной, выстраивались за спиной

и множились, множились, множились. Не пробраться сквозь ту стену, не вернуться

пусть в глупое, но безмятежное время. Прошлое стерлось, настоящего, по сути, не

было, о будущем и не мечталось. Впереди было люто холодно, а позади дико больно.

Жизнь, что капкан, захлопнулась, зажав Алису меж двумя железными зубьями

отмеренного ей пространства — Игнатом Гнездевским и всем СВОН в его лице и

смертью. Она не боялась ее, изучив в совершенстве, но пока дарила другим, убивая

себя, и мечтала о мести капитану. Брела, как получится, тупо выполняя приказы,

уже не чувствуя ничего кроме безмерной усталости и ненависти. Порой настолько

лютой, что она разливалась по сознанию, путала мысли и топила разум. В этом

океане тонул не только Гнездевский — Сталеску. Порой она сама не могла сказать

точно, кого ненавидит больше — себя или Игната?

Первое время она металась в поисках выхода, не находила, злилась и не то, что

сдалась, а скорей затаилась. Усталость и отвращение к себе, к той миссии, что

выполняет, выжгли ее изнутри, состарили, обратив душу в прах.

Она стала высококлассным специалистом, ее оценили, повысили в звании, поручали

самые тяжелые, опасные задания, с которыми она с блеском справлялась. И уже не

мечтала промахнуться, не могла, даже если б сильно захотела. Тренировки,

ежемесячные стрельбы, ежеквартальные курсы переподготовки вышколили ее настолько,

что она перестала чувствовать себя человеком, превратилась в автомат, очень

мощную программу, живущую отдельно от всех законов природы, вне людского

сообщества. Впрочем, иначе и быть не могло. Любой агент СВОН был изначально

изолирован как от окружающего мира, так от своих же товарищей. В этой паутине

каждый был сам по себе и знал не больше, чем нужно, чем позволено было знать. Ни

друзей, ни семьи, ни каких-либо привязанностей невидимкам не полагалось.

Безликость, неприметность и постоянные тренинги, что выхолаживали душу, но

держали тело в форме. Алиса превратилась в нечто среднее меж хамелеоном, самым

матерым хищником и компьютером. Талантливая актриса, гениальная машина для

обнаружения и устранения объектов любого уровня сложности и очень одинокая,

лишенная нормальной жизни, обычных среднестатистических радостей женщина.

— Что не так, Лиса? — спросил ее после очередных плановых курсов

переподготовки Тропич, протягивая пропуск на выход из части.

— Чем вызван ваш вопрос, сержант?

Мужчина замер, встретившись с ее пустым пространным взглядом, и впервые не

выдержал его, отвернулся. Но все же не преминул дать отеческий совет:

— Я знаю, что с тобой, Алиса. Понимаю. И наверное, не открою большую тайну,

сказав, что дальше будет лишь хуже. Хочу дать совет: не думай спрыгнуть с этого

поезда. Иначе, чем под колеса, не получится.

Алиса молча взяла пропуск, повертела в руке и вдруг, вскинув взгляд на сержанта,

тихо сказала:

— Я больше не могу убивать.

— Игнат пустит тебя на мясо, — так же тихо заметил Тропич.

— Не получится, — без уверенности парировала девушка.

— Сможет. Сама знаешь — без раздумий. Только почует, что ты против него, только

заподозрит… Будь с ним осторожна, Алиса.

Старый вояка развернулся и, не попрощавшись, направился к казарме. Он многое мог

бы ей сказать, но разве имел право? Да и не было в том смысла — Алиса давно уже

превзошла своего учителя и знала ответы на все вопросы, трезво оценивала силы,

шансы.

Сталеску провожала его взглядом и переводила на внятный язык то, что он хотел,

но не мог, не смел высказать открыто: Игнат знает, что ты близка к срыву. Он

знает, что ты против него. Он настороже, а ты в опасности. Не делай глупости,

мобилизируй силы — развей его сомнения. Глупо идти на конфронтацию, обострять

отношения. Этого врага тебе не одолеть. Ты умрешь, и мне будет очень жаль. Не