Трудный путь к диалогу - Александр Мень

Одновременно с "соборным", "корпоративным" возвышением сынов Адама мы находим в Новом Завете глубоко личностный аспект сотериологии. Апостол Павел, свидетельствуя о своем внутреннем опыте единства с Богом через Христа, указывает путь веры для христианина. В вере он обретает отождествление с Ним, с Его жизнью, страданиями, смертью и воскресением. Перекидывается таинственный мост над бездной, отделяющей абсолютную Реальность от тварной.

Такое онтологическое - личное и соборное - вознесение человека есть не отвлеченная метафизика и не только область индивидуального мистицизма. Оно позволяет найти вечное обоснование альтруистической этики, сделать ее активной и действенной. Можно сказать, что цель христианства - "новая тварь", "вера, действующая любовью". Библейская антропологическая аксиология не идеализирует человека в его эмпирическом падшем состоянии и не унижает его. И в Ветхом, и в Новом Заветах мы находим немало суровых слов, изобличающих темные стороны человеческого существа. Но там же мы находим его апофеоз. Перефразируя известные слова Альберта Швейцера, можно сказать, что Библия, направляя нашу мысль на идеал человечности, учит "благоговению перед человеком", вернее, перед тем идеалом, который заключен в его богоподобии. На это был ориентирован ранний христианский гуманизм. Секулярный же гуманизм, напротив, сначала непомерно возвысив человека, низвел его потом до разряда мыслящего животного, существа, всецело подчиненного элементарным влечениям и грубым страстям. Таким он предстает уже в антропологии Макиавелли и Гоббса. Падший человек был объявлен нормой. К чему это привело, мы, люди XX столетия, узнали на своем горьком опыте.

Человек потерял самого себя. И не пришло ли теперь время, пока не поздно, начать новый поиск утраченных духовных ценностей?

СВИДЕТЕЛИ

1

Плотину прорвало.

Одна за другой в наших издательствах и журналах появляются книги, которые годами скрывались под спудом или выходили за рубежом.

Звучат голоса тех, кто, казалось, молчал, тех, кому зажимали рот, кто был брошен за колючую проволоку, изгнан или убит. И оказалось, что "годы безвременщины" не были мертвыми, не были лишь мумией, покрытой казенным глянцем. Оказалось, что чума, губившая человеческий дух и культуру, была не веселой. Что под мертвым слоем асфальта сохранялась жизнь, тревожно билась мысль, не умирало творчество.

Это поразительно. Но это бесспорный факт.

Он стал свидетельством о неистребимой силе "слабых", противостоявших машине, тех, кто был способен сохранять в своего рода подполье достоинство и свободу человека. И не день, и не год, а на протяжении жизни трех поколений.

К таким свидетельствам духовного Сопротивления относится и книга Надежды Мандельштам "Воспоминания" (М., Книга, 1989).

Писалась она под гнетом страха. Н. Я. и не скрывала этого. Но властно знал все тот же импульс, который некогда заставил Льва Толстою произнести слова "Не могу молчать".

"Звоните всегда два раза, - сказала мне Н. Я., когда я впервые пришел к ней. - Если звонят один раз, я знаю, что это чужой". Она любила повторять, что, хоть времена теперь сравнительно "вегетарианские", ей все время кажется, что "они придут". Придут за ней. Как уже бывало в ее жизни. Такое не забывается. Остается словно шрам на душе, по которой прошлись грубые чужие сапоги, топча самое интимное и дорогое.

И все же она писала. Рассказывала о горькой судьбе поэта. О бедах и маленьких радостях, о людях мужественных и робких, о предательстве и героизме. Получился некий срез эпохи. Портрет российской интеллигенции в годину погрома. Пусть портрет не полный и субъективный. Очень субъективный. Но кто и когда писал объективные мемуары? На это способен разве что компьютер.

Признаюсь, когда я первый раз взялся за книгу Н. Я., меня больше интересовала личность ее главного героя - Осипа Мандельштама. Ведь, кроме стихов, мы тогда мало что о нем знали. Его имя едва-едва высвобождалось из искусственно созданного плена забвения.

Но с каждой страницей "Воспоминаний" мне становилось все яснее, что личностью поэта они не исчерпываются. Рядом с ним я находил меткие характеристики и наброски портретов современников. А главное вырисовывалась фигура самой Н. Я., человека острого ума, наблюдательного, задорного, бескомпромиссного.

Это жесткая книга. Книга о капитуляции многих мыслящих и одаренных людей, о глубинных истоках драмы. В каком-то смысле катастрофа была предопределена нравственным и духовным разбродом в интеллигентской среде начала века. Особенно в среде символистов. О них Н. Я. говорила всегда особенно резко. И тут нельзя все сводить к отголоску борьбы литературных групп, к "акмеизму" самого О. Мандельштама. Причины, по мнению Н. Я., были более глубокими. Они-то и повлияли на позицию, занятую Блоком, Белым, Брюсовым в момент кризиса.

Единственным (но зато каким!) исключением были представители русской религиозно-философской мысли. Еще до революции они выступили с предупреждением, но оказались в роли Кассандры, которую никто не желал слушать. Я часто заставал Н. Я. за чтением Бердяева. Его мысли были ей необычайно близки. И вообще она видела в свободной христианской философии один из островов, уцелевших среди всеобщего потопа.

Вечные истины Евангелия справедливо представлялись Н. Я., подлинной опорой, которая не подведет в любых обстоятельствах.

Она верила в бессмертие. Верила естественно и органично, что особенно поражало в таком здравомыслящем, порой даже скептичном человеке. "Я не боюсь смерти", - часто говорила она мне. И это была не фраза. Не самоутешение. К фразерству и иллюзиям у нее не было никакой склонности. Это была вера. Цельная, как и вся ее натура.

Вера и давала ей энергию Сопротивления.

Читатель ее "Воспоминаний" погружается в атмосферу тех черных лет, видит сцены обысков, споров, слышит пересуды, сплетни, жаркие дискуссии. Видит поэта, ставшего бездомным, душевно и телесно, чувствует вместе с ним ужас сжимающегося кольца...

Однако трудно избавиться от ощущения, что "Воспоминания" написаны счастливым человеком. Парадокс? Да, но объяснимый.

С ней было легко, хорошо, весело. Как магнитом она притягивала к себе разных людей. Особенно молодых. Кто только не перебывал на ее убогой кухоньке, которая надолго стала приютом свободной мысли и душевной открытости.

Здесь можно было встретить и старых друзей Н. Я. - оригинального историософа Льва Гумилева, и исследователя рукописей Мертвого моря Иосифа Амусина, и физика Михаила Поливанова, и молодых тогда Сергея Аверинцева, Симона Маркиша, москвичей и ленинградцев и людей из-за рубежа.

Для многих общение в этом кругу было настоящей школой. Оно давало глоток живительного воздуха среди удушья "застойных" лет. Здесь обсуждались вопросы философии, политики, религии, искусства.

И душой всего была эта измученная страданиями, больная старая женщина.

Да, она была остра на язык. Порой пристрастна. Многие считали, что несправедлива. Но друзей это не шокировало. "Колючесть" как бы шла ей. Была неотделимой чертой ее натуры.

Свет привлекает. Она привлекала светом. Он отразился и в ее книге. Для постороннего взгляда судьба ее была изломана. На самом же деле Надежда Мандельштам - удивительный пример человека, который до конца сумел выполнить свое призвание на земле. Вот почему ее можно считать счастливой.

Она спасла наследие поэта. В неимоверно трудных условиях собирала и запоминала созданное им. Она дожила до публикации его стихов. Донесла до нас свидетельство эпохи.

И вот ее первая книга перед нами. Изданная не где-то за океаном, а на родине Осипа Мандельштама, на родине Надежды Мандельштам.

Едва ли сама писательниц могла мечтать о лучшей публикации. За ее качество можно лишь благодарить издательство "Книга". Текст подготовлен врачом и литературоведом Ю. С. Фрейдиным, близким другом Н. Я. Великолепное послесловие также написано любящей талантливой рукой близкого человека, поэта Николая Панченко.

Поскольку книги Мандельштама все еще остаются библиографической редкостью, для читателя необычайно ценно приложение, включающее его стихи, Огромного труда потребовали примечания и указатель, составленные А. А. Морозовым. Это настоящий путеводитель, который во многом помогает сориентироваться в жизни и творчестве поэта и его верной спутницы. Словом, "Воспоминания" - настоящий подарок для всех, кто любит отечественную культуру и радуется ее воскрешению после долгой ночи.

2

Есть творческие люди: писатели, художники, мыслители, которых "открывают" лишь после того, как кончился их жизненный путь. И таких немало. Порой современники еще не могут понять и оценить их; порой этому препятствуют внешние обстоятельства, Сергея Алексеевича Желудкова едва ли можно целиком отнести к подобной категории, хотя лишь незначительная часть его литературного наследия увидела свет, и то за рубежом. Его хорошо знали во многих кругах интеллигенции Москвы и Ленинграда какличность удивительную, яркую, неповторимую. Общение с ним давало людям не меньше, чем чтение его книг и статей.