Трудный путь к диалогу - Александр Мень

Впоследствии писатель вспоминал: "Буддийский лама или мусульманский факир, перенесенный в мгновение ока из глубин Азии на шумный бульвар, пришел бы в меньшее изумление, чем я, так неожиданно очутившийся в этой среде, столь непохожей на общество наших старинных бретонских пастырей, этих почтенных голов, совершенно одеревеневших или окаменевших, напоминавших те колоссальные статуи Озириса, которыми позже я любовался в Египте, глядя на длинный ряд их, величественных в своем блаженном покое. Мое прибытие в Париж явилось переходом из одной религии в другую. Мое бретонское христианство не более походило на то христианство, которое встретило меня здесь, чем старинное полотно, грубое, как доска, на тонкий батист"*.

________________________________________________

* Р е н а н Э. Воспоминания детства и юности. - Собр. соч. Киев, 1902, т. X, с. 81.

Тем не менее, с натиском кричащей и поверхностной цивилизации Ренан в конце концов справился. Париж привил ему вкус к литературе и помог развить его дарования. Врожденная и воспитанная с детства чистота, любовь к научным занятиям, внимательная забота профессоров - все это оградило Эрнеста от вульгарных соблазнов города,

Но его подстерегали другие искушения,

В те далекие годы католическая наука всеми силами противилась идеям и методам, которые разрабатывали в Германии исследователи Библии, как протестанты, так и светские ученые: Гердер, Шлейермахер, Де Ветте, Штраус. Они, в частности, утверждали, что далеко не все книги Священного Писания принадлежат тем авторам, которым их приписывала традиция. Согласно выводам немецких библеистов, некоторые из этих книг создавались постепенно, путем слияния отдельных частей. Исследователи пытались осуществить пересмотр всей библейской хронологии и реконструкцию Священной истории в целом.

Сегодня уже мало кто думает, что эти чисто литературные и исторические проблемы посягают на сущность христианской веры, на самую суть библейского учения. Ведь Церковь признала тексты Библии каноническими вовсе не за точность древней хронологии или фактических деталей, а потому, что они соответствовали ее вере, воспринятой от апостолов, ее живому Преданию. Русский современник Ренана философ-славянофил А. С. Хомяков подчеркивал, что библейские книги делает священными не авторство, а прежде всего их смысл, принятый Церковью.

И все же тогда, в XIX веке, у католиков (как и у православных) преобладали иные взгляды. Считалось, что человеческий элемент Библии абсолютно непогрешим в смысле фактов, даже мельчайших, что любые научные коррективы, меняющие традиционные представления, неприемлемы.

Между тем Ренан, погрузившись в труды протестантских библеистов, постепенно убеждался, что многие их теории обоснованны. Это вносило в его сердце и разум тяжкий разлад. В письмах к друзьям он сетовал, что не родился протестантом.

"Признаюсь вам, - писал он своему духовнику, - в сочинениях некоторых немецких писателей я усмотрел истинный, как мне кажется, план такой христианской веры, которая может нас удовлетворить... Суждено ли будет мне самому стать сотрудником в деле великой реформы! Меня мучит сознание, что, быть может, для этого мне придется когда-либо сделаться священником, но я не могу стать священником без того, чтобы не совершить преступного лицемерия"*.

____________________________________

* Указ. соч., с. 142.

Впрочем, и протестантизм вскоре перестал его удовлетворять. Он чувствовал, что через его веру прошла непоправимая трещина.

Мать Ренана, узнав о его состоянии, горестно недоумевала, почему Эрнест терзается сомнениями из-за каких-то спорных толкований; он же полагал, что она хоть и одарена умом, но "недостаточно образованна" .

Замечу, что по иронии судьбы церковная наука о Библии позднее оказалась на стороне этой простой женщи

ны, а не ее ученого сына.

Но, пожалуй, дело было не только в библейской науке.

Французский рационализм, который незаметно для себя усвоил студент св. Сюльпиция, внедрил в его сознание мысль о всемогуществе рассудка и здравого смысла. Аналогичные идеи воспринял он и от немецких библеистов, находившихся под сильным влиянием Гегеля. Односторонне истолкованный Кант питал агностицизм и скепсис. Все это оказывало разрушительное воздействие на взгляды Ренана. Слепая вера в Прогресс и в безграничные возможности естествознания были восприняты им с доверием неофита. Однако в сердце осталась пустота, которая всю жизнь тяготила его и которую он тщетно пытался заполнить эстетикой и иронией.

Немалую роль во внутреннем кризисе Ренана сыграла его старшая сестра Генриетта, эмансипированная, волевая женщина, давно отказавшаяся от религии. Эрнест бесконечно любил и уважал ее. Именно благодаря ее поддержке он нашел в себе силы уйти из семинарии и вступить на светское поприще.

В соответствии со своими склонностями бывший семинарист посвятил себя восточной филологии и истории. Он сдал экзамен на степень бакалавра, сотрудничал в журналах, написал труд по истории семитических языков. В 1859 году он побывал в Италии, где начал собирать материалы для большой работы по философии арабского ученого Ибн-Рушда (Аверроэса). Постепенно положение его упрочилось. Он стал членом Академии Надписей. Больше не надо было бояться нужды.

Знакомство с семьей художника Шеффера, на дочери которого он женился, ввело его в мир искусства, а дружба с химиком Вертело - в мир науки. Ему покровительствовал известный тогда критик Сент-Бев. Даже петербургская Академия Наук избрала его своим членом-корреспондентом.

Но старые привязанности не покидали его. Он обратился к Библии и выпустил свой перевод с комментариями Песни Песней, Книги Иова, а позднее Экклесиаста.

Но все эти труды не принесли бы Ренану мировой известности, откажись он от старого замысла описать историю раннего христианства.

Толчком послужила неожиданная командировка на Восток.

В I860 году правительство Наполеона III направило в Ливан научную экспедицию с целью изучения памятников древней Финикии. Одновременно туда прибыли французские войска для подавления беспорядков. Ренан был назначен членом исследовательской группы. В путешествии его сопровождала Генриетта.

Во время странствий между Сирией и Палестиной Ренана не оставляла мысль о начальной поре христианства. Он решил набросать первые заметки, излагая тему как "историю идей".

Этот подход вытекал из взглядов немецкого гегельянца Давида Фридриха Штрауса. Еще в 1834 году Штраус выпустил книгу "Жизнь Иисуса", в которой пытался доказать, что почти все евангельские события есть миф, преломление иудейских легенд о грядущем Спасителе-Мессии. Тезис этот позднее оказался совершенно несостоятельным, но дотошная скрупулезность критика производила на Ренана большое впечатление.

В одном он не мог согласиться со Штраусом: принижении роли самой личности Христа. Даже отойдя от Церкви, Ренан продолжал любить Его и в этом смысле называл себя "христианином". "Иисус действительно, - писал он, всегда являлся моим учителем. Я был убежден, что, жертвуя всем ради истины, я следовал и исполнял один из первых его заветов"*.

________________________________________

* Указ. соч., с. 139

Но чем была истина для Ренана?

Его новое мировоззрение представляло собой невероятный клубок противоречий. В его произведениях (а он был исключительно плодовит) царила капризная игра ума: скептицизм соседствовал с энтузиазмом, вера с неверием. Он сознавал, что подрывает религию, но в то же время восхищался ею как поэтическим взглядом на мир. Он постоянно говорил о Боге, но никогда нельзя было понять, какой смысл он вкладывает в это слово.

Исповедуя плоский рационализм, Ренан все же верил в какую-то "цель мира", в некий "нравственный миропорядок"; а это уже выходило за рамки "естественного". В своей книге "Будущее науки", написанной еще в 1848 году, он говорил о грядущем Боге как идеальной сумме всего прекрасного, что было в мире. Этой идее Ренан остался верен до конца дней.

Кажется, что Ренану доставляло удовольствие любоваться тем, во что он не верит, и верить в то, что подвергает сомнению. Он проповедовал скепсис, оставаясь романтиком-идеалистом. Толковал о Прогрессе, но редко упускал случай поговорить о тщетности всех человеческих усилий. Это было, по выражению одного писателя, некое "умственное эпикурейство".

Подобный безответственный тип мышления, причудливое манипулирование идеями под дымовой завесой "любви к прекрасному", оказался созвучен эпохе. Вскоре после смерти Ренана русский философ Алексей Гиляров писал о его мировоззрении: "Оно представляет собою красноречивое свидетельство современной анархии и смуты мысли, живую картину умственной болезни, которая постигла конец девятнадцатого века"*.

________________________________________

* Гиляров А. Предсмертные мысли XIX века во Франции. Киев, 1901, с. 221.

Первоначальный план книги был разрушен посещением Палестины. На холмах Галилеи, у берегов голубого Генисаретского озера, на узких улочках Иерусалима писателю словно открылось "пятое Евангелие". Это была подлинная реальность, неизмеримо более живая, чем "идеи". Сказания евангелистов стали конкретными, ощутимыми картинами. И Ренан поспешил прямо в дороге запечатлеть их.