Русская идея от Николая I до Путина. Книга IV-2000-2016 - Александр Львович Янов

Так или иначе, согласно его судебнику 1497 года, никто в стране не имел права «закрепить» крестьянина навсегда — ни помещики, ни монастыри. И с этого времени отмена Юрьева дня стала знаменем всех ретроградных элит страны. А борьба за его сохранение — священным долгом реформаторов-нестяжателей. Здесь не место для подробностей этой затянувшейся на поколения борьбы. Скажу лишь, что иерархия мобилизовала все свои ресурсы. И преуспела.

Нестяжатели были обвинены в ереси «жидовства» и сосланы в отдаленные монастыри. Юрьев день отменен. На три последующих столетия крестьянство оставалось в крепостной кабале. Парадокс в том, что благодаря иерархии Россия, не пережив Реформацию, оказалась в плену Контрреформации. Ближайший результат был такой.

«Еллинские борзости»

Если европейское Возрождение Русь пропустила из-за ордынского ига, то европейскую Реформацию она пропустила, как мы видели, по вине вполне отечественной наследницы Орды. Наступило то, что Василий Осипович Ключевский называл «затмением вселенской идеи». Церковь с ее, по выражению того же Ключевского, «русским богом, никому более не принадлежащим и неведомым», отрезала Русь от Европы. Результатом были такие школьные прописи: «Если спросят тебя, знаешь ли ты философию, отвечай: еллинских борзостей не текох, риторских астрономов не читах, с мудрыми философами не бывах». К этому добавлялось, что «богомерзостен перед Богом всякий, кто любит геометрию, а се душевные грехи — учиться астрономии и еллинским книгам».

Удивляться ли после этого, что, как я уже писал, оракулом Московии в космографии считался Кузьма Индикоплов, египетский монах VI века, полагавший землю четырехугольной. Это в эпоху Ньютона, после Коперника, Кеплера и Галилея. Называлось это государство, возникшее в результате победы контр-реформаторов-иосифлян и диктатуры Ивана IV, Московией.

На протяжении всего XVII века оставалась она «больным человеком Европы». Изолированная от мира еще глуше, чем во времена Орды, она одичала. Спас страну от судьбы Оттоманской империи — от окончательной деградации и распада — лишь Петр. Пусть «варварскими средствами борясь с варварством», по словам Маркса, но спас, вернул в Европу. Так начиналась Россия. Это, однако, уже другая история, у нее другие черты и другие герои.

Приложение 2

СЕМЬДЕСЯТ ЛЕТ БОРЬБЫ ПРИ ЖИЗНИ И ЕЩЕ СТО ПОСЛЕ СМЕРТИ

ВАСИЛИЙ ОСИПОВИЧ КЛЮЧЕВСКИЙ 1841–1911

Нашу русскую историческую литературу нельзя обвинить в недостатке трудолюбия, она много работала, но я не возведу на нее напраслину, если скажу, что она сама не знает, что делать с обработанным ею материалом…

В. О. Ключевский

Еще в школьные свои годы я подозревал, что мой любимый историк, сто лет со дня смерти которого исполнилось в прошлом году (статья написана в 2012-м), был мастер говорить в лицо коллегам неприятную правду. Но и тогда перехватило у меня дыхание, едва я уразумел дерзость текста, вынесенного в эпиграф. Ну, подумайте, бросить в лицо целой науке, уважаемой — не чета нынешней, блестящей во многих отношениях, что не ведает она, зачем горбатится! Только повзрослев, сильно повзрослев, я понял, что в конечном счете Ключевский был прав.

Прав, потому что историческая наука его времени, а то было роковое время между Великой реформой, освободившей соотечественников от трехсотлетнего рабства, сохранив при этом столь же архаическое и столь же опасное самодержавие, и великой революцией, которая заново поработит крестьян и страну, — эта наука действительно не исполнила свою главную функцию. Я говорю о функции прогностической. Она не подготовила Россию к тому, что ее ожидало, не предупредила о возможности страшного будущего.

Я знаю, многие, включая и моих коллег, полагают, что история и есть собственно наука о прошлом (что было, то было и быльем поросло), но потому и был Ключевский, которого я с тех самых школьных лет почитаю своим наставником, великим историком, что знал: история — еще и наука о будущем.

И горько, я уверен, ему было, что в горах неосмысленных его современниками и порою замечательных исторических открытий не содержалось даже предчувствия предстоящей трагедии.

Он-то сделал для предотвращения этой трагедии все, что было в его силах. Не однажды, рискуя профессиональной карьерой, бросал вызов самому Карамзину, чей центральный тезис столетиями (как мы еще увидим) служил, и по сей день служит, мощной идейной подпоркой самовластья в России.

А профессиональная карьера досталась Ключевскому тяжело. Бедный семинарист из глубоко провинциальной Пензы, «безотцовщина», с младых ногтей зарабатывавший на хлеб частными уроками, он приехал в 1861 году, в канун Великой реформы, завоевывать старую столицу — без денег, без влиятельных покровителей, без всяких отчетливых перспектив. Только страсть к истории, ненависть к самовластью да блестящие литературные способности — так выглядели тогда все его ресурсы.

И все, чего добился Ключевский, а добился он многого: и звания академика, и генеральского чина в табели о рангах, и славы самого читаемого историка в России, и, не в последнюю очередь, репутации кумира студенческой молодежи-всего этого добился он собственным тяжелым трудом в столичных архивах. Рисковать ему, короче говоря, было чем. И он рисковал.

В особенности при защите докторской диссертации «Боярская дума Древней Руси» в Московском университете (журнальный вариант которой был, кстати, опубликован — нечто совершенно в наши дни немыслимое-в 11 номерах популярного журнала «Русская мысль»). Рисковал и позже, когда эта самая «Боярская дума», на которую он потратил десять лет жизни, подверглась в тогдашней печати жестокой и оскорбительной атаке, «сильнейшему разгрому», по словам акад. Милицы Васильевны Нечкиной, автора единственной до сих пор серьезной монографии о Ключевском.

Обо всем этом, впрочем, мы еще поговорим подробно. А пока скажу справедливости ради, что далеко не все сегодняшние мои коллеги разделяют мое восхищение наставником. Несмотря даже на то. что и сейчас, сто лет после смерти, Ключевский все еще остается, если верить социологам, самым читаемым историком в России!

Так или иначе, выступление известного эксперта Александра Каменского в ходе июньской 2011 года дискуссии о наследстве Ключевского в фонде «Либеральная миссия» сомнений в его, мягко говоря, скептицизме не оставило. «Ключевский как великий историк-миф», — заявил он. «Сейчас Ключевский скорее хорошая литература, чем история», — поддержал его другой историк, Олег Будницкий, Конечно, возмущенная аудитория им возразила. Но как? Несколько слов об этой дискуссии многое объяснят нам о нынешнем состоянии исторической мысли в России.

Парадокс

Ведущий дискуссии Игорь Клямкин, к его чести, с этого и начал. «У большинства современных историков, — сказал он, — утвердилось скептическое отношение к Ключевскому, ссылаться на него стало чуть ли не дурным тоном». Проблема, однако, в том,