Архипелаг Исчезающих Островов - Леонид Платов

Однако вряд ли даже Союшкин стал бы говорить, что сжатия вошли у нас в привычку. К ним нельзя привыкнуть, как нельзя привыкнуть к пожарам или наводнению.

Особенно пугающими были звуки торошения, приближающейся подвижки. Можно сравнить их с орудийной канонадой, с раскатами грома, с лязгом огромных листов железа. Но все это лишь очень приближенно передает слуховое впечатление от подвижки.

Степану Ивановичу довелось испытать знаменитое крымское землетрясение 1927 года.

– Вот оно напоминает отчасти подвижки льда, – сказал он. – Земля, твердь – и вдруг шатается! А гул, знаешь, такой, будто какая-то дьявольщина подкатывается под ноги. Самое мерзкое – ожидание толчка. Толчок уже не так страшен…

Он прервал свои объяснения, потому что в кают-компанию, где мы играли с ним в шахматы, вошел один из молодых научных сотрудников. Я понял парторга. Как всегда, он был прав. Не к чему нагонять страх на новичков, для которых сжатия еще в диковинку.

По-разному реагировали на опасность участники экспедиции. Федосеич был невозмутим, как всегда. Когда давление то падало, то поднималось и бедняга анероид сходил с ума, а самые прочные на вид ледяные поля гнулись и ломались, будто листы фанеры, я утешал себя тем, что по-прежнему неизменны стрелка компаса и спокойно-непроницаемо выражение лица нашего капитана.

Не помню случая, чтобы Федосеич повысил голос. Он умел говорить так, что к каждому его слову прислушивались, каждое слово ловили.

Вот еще штрих: никто никогда не видел, чтобы наш капитан суетился. Просто невозможно было вообразить его таким. Он запомнился либо расхаживающим в раздумье по мостику, либо стоящим у переговорной трубы, – очень большой, устойчивый, громоздкий в споем кожаном пальто нараспашку.

Между тем в минуты опасности капитан раньше всех оказывался на мостике.

– Рында еще не успела пробить, а вы – на мостике, – сказал я однажды. – Как это получается у вас? Научите. Льды секретничают с вами, что ли?

Капитан нерешительно кашлянул:

– Не знаю, сумею ли объяснить, Алексей Петрович… Видите ли, есть, мне кажется, чувство, или, может, правильнее сказать, ощущение опасности… Это, заметьте, не я один считаю – многие старые моряки. Перед сжатием, минут за пять, я обязательно просыпаюсь. Будто кто-то сильно толкнет в плечо и разбудит!.. Вот, говорят, кости у некоторых ноют к дождю, а у меня, выходит, это к подвижке, к сжатию…

Старший помощник, наоборот, реагировал на опасность шумно – делался еще более разговорчивым, балагурил, смеялся.

Когда наступало кратковременное затишье, он забегал в кают-компанию. Буфетчик, зная его вкус, тотчас же подавал ему очень горячий и крепкий, почти черный – флотский – чай.

Значение таких блаженных пауз может оценить по-настоящему только моряк.

Обжигаясь, старший помощник жадно глотал чай. Узкие глаза, подпертые высокими, будто каменными скулами, оживленно блестели.

Разнежившись в тепле, Сабиров начинал обычно вспоминать о тропиках, о том, как, плавая по Тихому океану, угодил в самый центр тайфуна.

Он до смерти надоел нам этим своим тайфуном.

– Ну, опять попал в тайфун! – говорил Андрей, приоткрывая дверь в кают-компанию и сразу же быстро захлопывая. – Когда-то теперь выберется из него…

Андрей и во время сжатий отличался спокойной и немногословной деловитостью. Впрочем, надеюсь, читатель достаточно узнал его характер из моих описаний, чтобы представить себе, как держался мой друг.

Что касается Степана Ивановича, то он так заботился о том, чтобы никто на корабле не падал духом и не боялся, что самому ему, по-моему, просто некогда было бояться.

Особенно опекал парторг нашу молодежь, молодых научных сотрудников, начинающих полярников.

– Ничего, ничего, – приговаривал он. – Сейчас страшновато, потом пройдет! Храбрость – дело наживное!..

И ему не приходилось краснеть за своих питомцев.

Но должен с грустью признаться, что во время третьей – самой сильной – подвижки не смогли добудиться Союшкина. Потом уж, энергичнее обычного посасывая свою трубку, он пояснил, что принял на ночь пирамидону (ужасно разболелась голова!) и спал как убитый, даже не слыхал, как стучали в дверь каюты.

Подробностями загадочного, почти летаргического сна слушатели не интересовались. С Союшкиным теперь держались подчеркнуто церемонно. Никто не затевал с ним споров, не хлопал с размаху по плечу, не кричал: “Не эрудиция это, а ерундиция! Жизни не знаете! Цитат нахватались!..”

Всеобщее вежливое молчание, по-видимому, действовало на Союшкина сильнее самых язвительных насмешек. На следующую ночь он улучил время, когда Сабиров, стоявший вахту, остался на мостике один. Подойдя к нему, бывший первый ученик спросил, что делать человеку, который чуть ли не до обморока боится подвижек льда.

– Тренироваться, только и всего, – любезно ответил Сабиров. – Приучать труса не бояться. Приучать!..

При очередном сжатии мы увидели на баке[23] сутулую фигуру Союшкина, в полной неподвижности созерцавшего движение ледяных валов.

– Вы что тут делаете? – удивленно спросил Андрей, проходя мимо.

– Приучаю труса не бояться, – мрачно ответил бывший первый ученик.

Я пригласил его к себе в каюту, чтобы поговорить с глазу на глаз.

– Приучать – это, конечно, хорошо, – сказал я, – но надо обязательно быть “при деле”, иметь работу в руках. Вы что делаете?

Союшкин удивился:

– Я гидрогеолог, вы же знаете, Алексей Петрович.

– Не об этом речь. Какое ваше место по ледовой тревоге?

– Врач дал мне освобождение. У меня ушиб… – Он потрогал нос, потом колено.

– Ну вот видите!.. Я назначу вас в помощь Сабирову. Будете ведать запасами взрывчатки. Подходит это вам?

Это подошло. Занявшись работой на палубе, Союшкин больше не охал, не вздыхал и не оглядывался поминутно на льды – не было времени.

Сабиров вначале не очень жаловал своего нового подчиненного.

– Подбросили мне золотце, Алексей Петрович! – упрекал он меня. – Косолапый какой-то. Мямля. Он и в жизни, наверное, разворачивается двухузловым ходом…

Но потом старший помощник сменил гнев на милость.

Теперь в часы досуга можно было видеть Сабирова и Союшкина прогуливающимися по палубе. Коротенький, коренастый старпом азартно жестикулировал; долговязый, сутулый гидрогеолог склонял к нему внимательное ухо.

Что сблизило двух этих людей, столь разных по натуре?

Нашему “штатному скептику”, всю жизнь прокорпевшему над книгами, импонировал бывалый лихой моряк. Сабиров же нашел наконец слушателя, которого ему так не хватало. Оказалось, что Союшкин готов часами слушать о тайфуне в Тихом океане.