Последний человек из Атлантиды - Александр Беляев

“Ну разумеется, это метеорологическая обсерватория и радиостанция. Для полета необходимо изучить атмосферные условия Стормер-сити…”

Вдруг Ганс увидел падающую вниз черную точку. Она двигалась с самой вершины, вдоль полосы, не отделяясь от нее.

“Вот оно что! Оказывается, подкова не только радио — и метеостанция, но и лаборатория для испытания падающих тел”.

Черная точка долетела донизу, попала на закругление, промчалась по нему, с разгона взлетела на вторую полосу подковы, поднялась вверх, полетела вниз, вновь вверх и так продолжала качаться, как маятник “с затухающими колебаниями”. Когда наконец точка остановилась посередине закругления, Ганс увидел, что это вагонетка. Быть может, там, внутри, находятся люди. Хорошо бы покачаться на таких качелях! Да это и необходимо. Ведь полет на ракете — тоже взлет и падение. Взлет с Земли в “небо”, падение с “неба” на планету… “Да, мы должны изучить влияние невесомости на организм…” Ганс уже почти бежал к подкове. Но она все еще была далеко. Он видел, как из кабины вышел человек и почти бегом направился к конторе, которую занимал Коллинз.

Запыхавшись, подбежал Ганс к массивному бетонному основанию подковы. Вагонетка уже ползла вверх, как кабина лифта. Ганс взбежал по мосткам на бетонную платформу и осмотрел закругление подковы. Пара рельсов. Радиус закругления — пятнадцать метров. Если высота триста метров, то взлет и падение должны продолжаться целых пятнадцать секунд. Недурно. Но, черт возьми! При высоте в триста метров радиус закругления пятнадцать — это получается перегрузка из-за центробежной силы на закруглении в сорок раз. Расплющит, пожалуй…

Под площадкой загремело, загрохотало, и Ганс увидел, как одна полоса гигантской подковы отъезжает от другой. Радиус закругления увеличился до шестидесяти метров. “Это другое дело. Теперь перегрузка будет всего в десять раз. Примерно то же, что испытываем мы при соскальзывании саней с крутой горки”.

Снова гул и шум моторов сооружения. Радиус сократился до двадцати метров. “Только бы мне не опоздать скатиться с этим рейсом…” Ганс поспешил войти в здание, над которым тянулись тросы лифта. Показал метису в оленьей куртке синий билет. Метис кивнул головой и молча махнул рукой в сторону кабины лифта. Ганс вошел, кабина дрогнула, и подъем начался.

Ганс словно поднимался на воздушном шаре. Перед ним вновь открылся весь Стормер-сити. Скоро из-за горного хребта показался океан. На севере, востоке и юге громоздились Анды.

Лифт остановился. Ганс вышел из кабины на открытую площадку. Фу! Здесь еще холоднее. И какой злющий ветер! Зато орлиный кругозор. На широкой площадке, которая снизу казалась ниточкой, соединяющей “ножки” гигантского камертона, были установлены флюгера, анемометры, барометры, термометры… Ветер жжет лицо. Скорее в будку! Встречает толстяк. Кивает головой, как старому знакомому. Винклер уже предупредил по телефону. Конечно, можно осмотреть и спуститься вниз.

Посреди комнаты стоит вагонетка над люком, готовая к падению. Дверь открыта. Ганс заглядывает внутрь, входит: дверь за ним захлопывается. Здесь теплее. На потолке — электрическая лампочка. Окон нет. Пол покрыт линолеумом. Стена у двери заставлена ящиками, в которых помещаются подопытные животные, птицы, насекомые. Такие же ящики стоят у стены слева. У стены напротив двери — весы. К четвертой стене прикреплен гамак. Рядом с гамаком стоят три привинченных к полу глубоких удобных кресла с ремнями, как на самолетах, в углу — пружинные весы особой конструкции, на железном стержне — циферблат со стрелкой, отмечавшей изменение веса.

“Весы пружинные, — отмечает Ганс. — Понятно: чашки обыкновенных весов не изменят своего положения, какой бы груз ни лежал на одной и другой чашке, так как оба тела в одинаковой мере теряют свой вес. Только пружинные весы могут отметить потерю веса при падении”.

В глубоком кресле сидел толстый, едва вмещавшийся в нем человек с лоснящейся лысиной. Перед ним стоял высокий упитанный бритый доктор. Лысый толстяк дышал тяжело и смотрел на доктора испуганными глазами, как пациент, ждущий операции.

Фингер поздоровался с доктором и показал синий билет.

— Вы разрешите мне принять участие в опыте? — спросил Фингер.

— Пожалуйста! — ответил доктор и продолжал убеждать толстяка в полной безопасности и безвредности полета. — Вы ляжете на гамак, так вам будет удобнее. Я сяду возле вас в кресло и буду следить за вашим пульсом и давлением крови. О нет, совсем не для того, чтобы предупредить какую-либо опасность. Просто мы произведем различные научные наблюдения, чтобы затем сделать из них свои выводы. Мы обобщаем научные наблюдения и передаем их главному инженеру, который и учитывает все для своих технических расчетов и конструкций: какое ускорение допустимо при отлете, каковы наиболее целесообразные способы предохранения от толчков и тому подобное.

— Значит, толчки возможны? Быть может, и очень сильные? — испуганно спрашивал толстяк.

— Не больше, чем в трамвае, — поспешил успокоить его доктор.

При помощи Фингера доктор уложил толстяка в гамак и прочно привязал его грузное тело ремнями.

Ганс уселся в кресло, пристегнув ремни и искоса посматривая на своего соседа. Толстяк пыхтел, нервничал, что-то бормотал. Врач также пристегнул себя ремнями к креслу и взялся за рычаг.

— Приготовьтесь! Летим.

— Нет! Стойте! Я не хочу! — завопил толстяк.

Но было уже поздно. Ганс почувствовал, как у него замирает сердце. Небывалая легкость разливалась по всему телу. Ганс поднял руку. Ни малейшего усилия, словно он не поднимал, а опускал руку. Даже еще легче. Потому что, опуская руку, все же надо напрягать мышцы. Как в воде. Нет, как в невесомом эфире, если бы и само тело становилось эфиром. Секунда летела за секундой… Доктор щупал пульс толстяка. Ганс прислушивался к биению своего сердца. Немного как будто замедленное, а в общем все в порядке. Жаль, что нет окна… Стрелка большого секундомера подходила к пятнадцати.

— Сейчас будет закругление. Держитесь крепче! — предупредил доктор.

И вдруг тело начало словно свинцом наливаться. От ног к спине, голове. Отяжелело так, что трудно было дышать. Руки, ноги скованы. Невозможно поднять головы. Толстяк вопит… Но вот свинец выливается из тела. Мгновение нормального состояния. И снова секунды невесомости. Вагонетка спускается со второй полосы, и снова невидимая тяжесть давит тело и грудь. Неприятное ощущение! Хорошо, что с каждым размахом “маятника” эти ощущения длятся все меньше и слабеют. Вот и конец. Стоп. Остановились. Толстяк хрипло ругается. На его лбу выступил холодный пот. Дверь кабины открывается. Доктор спешит отвязать толстяка. Тот взбешен так, что не может говорить, только таращит глаза и делает такие страшные гримасы, словно хочет съесть доктора живьем. Бомбой вылетает из двери.