Воители безмолвия - Пьер Бордаж

Мальчик забыл о привычной сдержанности. И, дрожа от надежды, воскликнул:

– Ты знаешь, как заставить их летать? Как можно им приказать?

– Я знаю, как с ними разговаривать и как уважать их собственное желание, – поправил его горный безумец. – Доверю тебе один секрет: ты добьешься своего, если научишься служить камню, а не командовать им…

Эти странные слова обескуражили Шари. Он нахмурился, и на его круглом личике появилось выражение глубокого разочарования. Что еще за секрет…

– Служить ему? Как можно служить камню? Безумец ответил вопросом на вопрос:

– Глубоко ли твое желание заставить камень взлететь?

– Конечно!

Крик ребенка был криком его сердца, его души, всего его существа.

– Сядь перед ним! Тебе будет удобнее, чем на коленях, – посоветовал ему безумец.

Покоренный могучим магнетизмом, исходившим от человека, Шари повиновался. Он послушно уселся в тени камня рядом с огромным выпуклым боком, похожим на брюхо объевшегося животного.

– Камень не сдвинется с места, пока ты будешь ему приказывать, – объяснил ему безумец, сидя на корточках на соседнем камне. – И это приказ!

Он вдруг снова расхохотался. Шари не понимал всех тонкостей юмора своего нового наставника, но предпочитал приступы его смеха монотонным сухим речам амфанов.

– Первое, что ты должен постараться сделать, – продолжил безумец, – это объединиться с душой камня. Найти тайный перекресток, где вы сольетесь в одно, когда ты станешь камнем, а он – ребенком. Затем все будет просто: ты излучаешь свое желание из глубины сердца, и камень выполняет твое желание…

Мальчик спросил себя, не насмехаются ли над ним, или к нему действительно явился горный безумец, про которого говорили амфаны. Но Шари было уютно в тени камня. Словно тот простер свое крыло хранителя над ним.

– А как сделать, чтобы стать камнем?

– Расслабившись, – ответил безумец. – Только что ты ранил его своей сосредоточенностью, превращал его во врага. Не насилуй свой дух. Твои лучшие союзники – твой возраст и твоя невинность. Воспользуйся своей невинностью, чтобы проникнуть в сердце материи. Объединись с ней, полюби ее, как ты любишь свою мать. И ты достигнешь уровня, когда камень и ребенок станут одним целым.. Хочешь попробовать?

Горный безумец замолчал и, несмотря на умоляющие взгляды ребенка, которого эти рекомендации сбивали с толку, замкнулся в невозмутимом молчании. Отчаявшись, Шари вгляделся в зернистый бок камня. Он вдруг показался ему дружеским, исполненным благосклонности, влекущим, каким никогда не был. Мальчик смотрел с таким напряжением, что глаза его зачесались и заслезились от усталости.

Он приоткрыл рот, чтобы попросить нового совета у горного безумца, но тот его не замечал, сам обратившись в камень. И ребенок машинально прикрыл усталые отяжелевшие веки. Жжение в глазах тут же исчезло. Он ощутил, как все его тело расслабилось и в душе установилось приятное и безмерное спокойствие. Какие-то посторонние мысли еще плавали на поверхности его сознания. Казалось, он забыл о камне, о горах, о пустынном плато, о вершинах Гимлаев, о жаре. Он отдался безграничному внутреннему безмолвию, едва слыша далекие шумы, шорох ветра, приглушенные крики орлов. И вскоре утерял всяческое ощущение пространства и времени.

Когда он открыл глаза, амфаническое поле тонуло в пурпурном полумраке заката. С Гимлаев дул сильный ветер, отрывая от земли длинные дорожки рыжей пыли, которые вздымались вихрями и били его в грудь и лицо. Растрепавшиеся волосы хлестали по лбу и щекам.

Удивившись, что провел столько времени в оцепенении, даже не заметив его, он перевел глаза на соседний камень. Горный безумец исчез, словно его слизнул порыв ветра.

Камень не шелохнулся, но в отличие от прошлых попыток это не вызвало раздражения Шари. Интуиция подсказывала ему, что горный безумец дал ему нужный ключ к успеху и что теперь надо настойчиво двигаться в этом направлении. Камень не взлетел, но он стал сообщником его безмолвия, Шари растворился в духе материи, и это было главным.

Сердце его кипело радостью и признательностью. Он сожалел, что не может выразить благодарность своему странному наставнику, но предчувствовал, что это было только началом долгой дружбы, что они еще встретятся. Он встал, сделал несколько движений, чтобы размять затекшие ноги, попрощался с камнем дружеской, ласковой улыбкой и двинулся в Исход.

Ему показалось, что дорога, которую он пробежал в рождающейся ночи, была короче, чем обычно. Он не заметил черно-белого орла, который парил в нескольких метрах над ним, проводив до самого входа в кратер вулкана, где был построен Исход.

Шари двинулся по главной лестнице, извивавшейся по склону и заканчивавшейся внизу широким проходом, который старики называли «Задницей Колдуньи». Внутренние стены гигантского вулкана, тянувшиеся на два километра, были испещрены многочисленными окнами и дверьми пещерных жилищ. Строения с плоскими крышами и террасами на дне кратера из серого полированного кирпича, вырубленного из затвердевшей лавы, стояли группками вокруг круглой площади, площади смертоносных песнопений.

Задница Колдуньи заканчивалась выступом, нависавшим над городом, погруженным в полумрак. Отсюда уходили боковые галереи к пещерам, а также крутые лестницы и пандусы, ведущие на дно. Внимание Шари было привлечено высокими голубоватыми языками пламени, которые взмывали над площадью. Окна пещер и строений внизу походили на черные, мертвые глазницы, ни один факел не горел в галереях и проулках.

Все жители города собрались на площади вокруг жертвенного огня публичной кары. Пламя бросало беглые отсветы на лица людей в первых рядах. Оно также освещало два красных столба, установленных в центре жертвенного круга. Он различил судорожные рывки двух человек, привязанных к столбам. Сверху они походили на желтых улиток, прибитых к кускам дерева. В четырех точках площади, соответствующих сторонам света, стояли амфаны в оранжевых тогах, тогах певцов.

Шари никогда не присутствовал на публичной казни. Движимый любопытством, он сбежал по узким ступеням лестницы, несколькими прыжками преодолел кольцевую дорогу вокруг площади и буквально взлетел по радиальной улице к центру города. И по мере приближения к площади в душе его поднималась необъяснимая тоска. Топот собственных ног, разносившийся в мрачной тишине, наполнил его страхом. Он машинально замедлил бег, заскользил вдоль серых стен, стараясь выискивать темные уголки, где уже царила ночь.

В горле разросся удушающий комок. Возникшие поначалу возбуждение и любопытство испарились. Он уже боялся зрелища, которое увидит. Он только надеялся, что найдет в толпе мать: она одна могла помочь ему справиться с ужасом.

Когда он выбежал на площадь, несколько людей, стоявших во внешних рядах, повернули к нему свои лица, освещенные умирающим пламенем. У мужчин, женщин и детей были сумрачные выражения лиц. Большинство из них было в лучших одеждах, которые надевали по праздникам и по случаю ритуальных церемоний… Но Шари видел, что люди одевались поспешно и не привели свои наряды в должный вид. Детей не успели вымыть, и на их возбужденных мордашках лежала черная грязь, а испачканные землей руки выделялись на белых рубашках и повязках. Шари показалось, что женщины смотрят на него с состраданием и жалостью. А мужчины бросали косые раздраженные взгляды, гневные и ненавидящие.

Ощущая все большее беспокойство, он обошел площадь, пытаясь отыскать мать. Над толпой пробегал легкий ропот, похожий на шорох рженйцы под порывами ветра. Крик старого амфана, закутанного в собственное достоинство и складки тоги, восстановил тишину.

Шари быстро вскарабкался на высокий потухший факел, чьи металлические кольца удерживали его в стене дома на краю площади. Ночь уже простерла свои черные ладони над кратером. Круглая пола звездного небосвода накрывала город, словно саван. Вечерний ветер раздувал огонь жертвенного костра. Наконец Шари увидел лицо матери. От удивления и ужаса он едва не сорвался со столба. По его коже побежали ледяные мурашки.

К красному столбу была привязана его мать. Ее тело прикрывал кусок грубой оранжевой ткани. Ей наспех обрили голову. А в память о ее красоте оставили лишь несколько взъерошенных прядей. Из царапин на голове стекали ручейки крови, бежавшие по лбу, щекам и подбородку. В глазах ее читался ужас, и она безуспешно пыталась вырваться из кусачих веревок, стягивающих ее запястья и щиколотки.

Мужчина на втором столбе висел спиной к нему. И хотя ему тоже обрили голову, Шари узнал его. Он всегда улыбался, когда приходил в гости к матери, и часами не спускал с нее восхищенных глаз. Когда он входил в дом Рампулинов, то дружески трепал мальчика по плечу, садился, и мать его долго беседовала и смеялась вместе с ним. Для Шари эти частые визиты были настоящим счастьем. Они означали долгие часы свободы, которые он использовал, отправляясь на амфаническое поле.