Хроники Раздолбая - Павел Санаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Вот еще один способ испытать высшие силы», — подумал Раздолбай и, переходя от человека к человеку, стал спрашивать у всех подряд:
— Простите, где-нибудь цветы сейчас можно купить? Вы не знаете, тут цветы где-нибудь есть поблизости?
Все отвечали ему недоуменным взглядом.
— Где-нибудь в это время цветы можно достать? — обратился он уже без надежды к похожей на цыганку женщине, стоявшей в темном закутке возле неработающего лифта.
— У меня есть цветы, — тоном заговорщицы ответила женщина и сверкнула в полумраке золотыми зубами.
— Где? — спросил он, непроизвольно переходя на шепот.
— Здесь, — ответила женщина, толкнув носком ноги большой фибровый чемодан.
— Покажите, — прошептал Раздолбай.
Он был уверен, что высшие силы привели его к спекулянтке, которая из чемодана торгует в международном аэропорту цветами, пока закрыт ларек, и ликовал, считая, что свершилось чудо. Но чемодан открылся, и вместо роз, хризантем и георгинов его глазам предстало мятое тряпье. Женщина бережно вытащила из этого тряпья свернутое в плоский сверток полотенце и разложила его на полу. Внутри оказались семь грязно-белых роз со сплющенными чашками.
— Мне подарили, но если вам очень надо, я уступлю половину, — сказала женщина с видом благодетельницы.
— Давайте три, — согласился Раздолбай. Цветы выглядели неказисто, но выбирать не приходилось.
— Я вам ленточкой перевяжу, они сразу лучше смотреться будут. Сейчас, конечно, в такое время не купите. Держите, молодой человек.
Удавив три цветка бумажной лентой, «цыганка-спекулянтка» вручила Раздолбаю ершом растопырившийся «букет» и застыла в вежливом ожидании.
— Сколько с меня? — понятливо спросил он.
— Ну, почем сейчас розы? Рубля по два? Пять рублей давайте, нормально будет.
Слишком радуясь удаче, чтобы оценивать цветы критически, Раздолбай отдал пятерку и поспешил к ожидавшей его машине. Всю обратную дорогу он рассматривал букет и ломал голову, зачем это приключение понадобилось. С одной стороны, вроде бы случилось чудо, с другой — безжалостный свет дня содрал с добытых роз последние остатки пристойности, и дарить цветы, похожие на кладбищенский мусор, можно было только с целью оскорбить, но никак не порадовать.
«Ладно бы я просто не нашел цветов, но ведь нашел, хоть это казалось невозможным! Зачем Бог помогал мне, если эта помощь бессмысленна, — не понимал Раздолбай, пытаясь разгадать замысел высших сил, — а может быть, диспетчерша оценит именно такие розы? Увидит их, поймет, как трудно сейчас найти цветы, и, тронутая вниманием, поможет мне?»
— Как вы думаете, это можно дарить? — спросил он таксиста, чтобы тот бросил свою лепту на весы сомнений.
— Ну, если какой-нибудь опойке, то можно подарить, почему нет? — засмеялся таксист.
Выйдя из машины, Раздолбай сразу отправил розы в урну и признался себе, что запутался. Нелепый результат поездки никак не походил на помощь свыше, но списать его на собственную глупость не позволял внутренний голос, уверявший, что все это зачем-то было нужно.
«Смотаться за цветами на такси, чтобы выбросить их в урну — это было нужно?! — недоумевал Раздолбай.
— Нужно! — стоял на своем внутренний голос».
Возрожденная вера пошатнулась. Снова склоняясь к мысли, что «голос» — это расщепленное сознание, готовое оправдать любую глупость, лишь бы сохранить подпорку-Бога, он вернулся к регистрационной стойке. За время его отлучки хвост «подсадной» очереди увеличился вдвое. Появился новый пассажир с льготным талоном, и еще семь человек стояли теперь за мамашей-поварихой и ее сынком-уголовником.
«Новый льготник — это плохо, — подумал Раздолбай, занимая свое место. — Если бы диспетчерша хотела мне помочь, она могла бы дать талон сразу, а теперь, даже если даст, я буду седьмым, а не шестым».
Пассажир, стоявший за Раздолбаем, похлопал его по плечу:
— Молодой человек, очередь вон там начинается.
— Я занимал с вечера.
— За кем занимали?
— Вот за ними.
Краснощекий толстяк пристально посмотрел на Раздолбая и театрально удивился:
— Первый раз вижу! Ма, он за нами занимал?
— Нет, — очень естественно ответила мамаша.
— Не стоял он тут, не стоял! — подтвердил мужчина, которого обошел приятель-пройдоха.
— Да вы что! — задохнулся Раздолбай и поймал взгляд мужичка в зимних ботинках. — Скажите им, что я занимал! Вы-то меня должны помнить!
— Стоял он тут, — робко вступился мужичок. — Стоял за ними.
Его жалкое заступничество потонуло в хоре дружного возмущения. Мамаша-повариха кричала, что лучше знает, кто за ней стоял, а кто нет, и ее зычный голос стал решающим. Под возгласы «совсем обнаглел!», «стоял, тоже мне…» и «не пускайте его!» Раздолбая выгнали из очереди. Мужичок пытался призвать в свидетели депутатов, но те заявили, что народу виднее, и отвернулись. Пробормотав «нехорошо», мужичок виновато развел руками и больше не возникал.
— Не наглейте, молодой человек. Идите в конец очереди, чем вы лучше других? — порицательно сказала ему мамаша-повариха.
Раздолбай не верил случившемуся. До этого момента он считал, что подлости существуют только в выдуманном мире Шекспира, где душат возлюбленных, и мелкая житейская подлость, которую совершили по отношению к нему, обожгла его, как плетка. Место в очереди было потеряно. Люди, которые первый раз его видели, охотнее верили трем солидным свидетелям, чем одному затюканному мужичку, и их можно было понять. Но понять «свидетелей», которые ничего не выигрывали, кроме копеечной мести, понять, как им не стыдно друг перед другом, Раздолбай не мог. Он не пошел в конец очереди. Это было унизительно и бессмысленно. Оставалось надеяться только на льготный талон и на семь пустых мест в самолете.
«Господи, помоги улететь! — снова начал просить он, хотя после несуразной поездки за цветами от его веры остался покосившийся остов. — Я поверил тебе, когда ты потребовал пропустить этого мужика, поверил, когда ты велел сказать диспетчерше правду… Что, все это было напрасно? Ладно бы я просил помощи, ничего сам не сделав, но я все, что ты велел, выполнил! Господи, прости, что я сомневаюсь и не верю абсолютно, но меня еще эти цветы сбили с толку. Ты говоришь — это было нужно, а, получается, нужно только затем, чтобы я потерял очередь. Я совсем запутался. Вдруг все это игры моего сознания, и я говорю сам с собой? Если я не улечу и не будет ничего с Дианой, я ведь больше никогда в тебя не поверю! Это не угроза, кто я такой… Я сам чувствую, что верить — лучше, чем не верить, но верить на пустом месте я не могу. Вдруг эта хабалка и ее сынок улетят, а я не улечу из-за того, что уступил очередь? Это будет значить, что жить надо по закону „умри ты сегодня, а я завтра“, и хоть мне не нравится такой закон, ты же мне другого выбора не оставишь! Не оставишь просто тем, что тебя, значит, нет!»
Начав с мольбы о помощи, Раздолбай сам не заметил, как заговорил со своим внутренним Богом, будто с близким другом. Метания от веры к неверию надоели ему, и он хотел раз и навсегда объясниться. Отдав мольбе столько сил и совершив два поступка против своих естественных желаний, он чувствовал себя вправе рассчитывать на помощь и заранее знал, что если не улетит, то окончательно решит, что никакой высшей силы не существует, прежние случаи ее вмешательства — совпадения и обращаться к Богу — наивный самообман.
Объявили регистрацию. У стойки появилась контролерша с планшетом, подтянулись со всех сторон пассажиры с билетами, застыли в напряженном ожидании «подсадные». Раздолбай снова приплелся к будочке диспетчера по транзиту.
— Как там, девушка, с Ригой, ничего не ясно?
— Я же сказала, подойди, когда будет заканчиваться регистрация. Я все помню, — ответила диспетчерша, не отрываясь от клавиатуры компьютера и даже не удостоив его взглядом.
Регистрация на второй рейс проходила быстрее, чем на первый. Раздолбай вернулся к стойке посчитать места, заглянул в планшет контролерши и мрачно усмехнулся — этот полет выполнял маленький Ту-134, а не большой лайнер, и кресел в самолете было всего семьдесят.
«Не будет в нем семи пустых мест, на что я надеюсь? Дотерплю до конца, чтобы не думать потом, что не сделано все возможное, и покончу с этим внутренним раздвоением», — настраивался Раздолбай.
Ему казалось, он опустошен настолько, что, даже получив талон, останется равнодушным. Ведь талон — это не победа, а всего лишь продолжение борьбы. Придется снова беспокоиться, скандалить с очередью, ждать «подсадки» на вечерние рейсы…
«Лучше бы я не получил никакого талона, чтобы прямо сейчас это кончилось», — подумал он, возвращаясь к окошку.
— Давай паспорт, — сказала диспетчерша, увидев его замученную физиономию.
Словно маленький салют заискрился у Раздолбая в груди — он ошибался, думая, что останется равнодушным! Диспетчерша молниеносно вписала его имя в какой-то серо-голубой бланк и, вернув ему этот бланк вместе с паспортом, коротко приказала: