Смех Афродиты. Роман о Сафо с острова Лесбос - Питер Грин

Харакс спустился по сходням, важно потирая руки и самодовольно улыбаясь. Мне показалось — если это был не обман зрения, — что мой братец сделался еще жирнее, чем был, когда отправлялся в поход; картину дополняла пышная черная борода. Вдобавок этот откормленный на убой боров был совершенно белым, как будто всю жизнь прожил в подземелье, — по-видимому, солнечные лучи не оказывали на него совершенно никакого воздействия. Моя зависть, к которой примешивалась толика невольного восхищения, переросла теперь в осуждающее отвержение. Я не знаю ни одного человека, который бы так умел внушать к себе отвращение, как мой брат. Он поймал мой взгляд (я была в одной группе с Ларихом, Аттидой, Исменой, здесь же были мои двоюродные братья Агенор и Гермий), помахал мне ручкой, ухмыльнулся и пропал в толпе многочисленных портовых чиновников, предъявляя им некие документы, — очевидно, накладные на привезенный товар. Затем он с торжествующим видом направился к нам, обливаясь потом; его пузо выпячивалось сквозь складки новой холщовой рубашки, — видимо, такие были тогда в моде в Египте. От него разило странным густым приторным запахом духов. Харакс, даже когда ему улыбалась удача, любил показать всем оскал своих зубов. Его черные глубокие глаза перебегали с лица на лицо, когда он кивал нам в знак приветствия.

— Ну что ж, сестрица, — пробурчал он. — Полагаю, ты приготовила хотя бы пустяковую речь по поводу моего возвращения?

— Какое ты имел право…

— Полное. После поговорим об этом, — изрек он и сцепил пальцы на животе. — Как бы там ни было, — тут его рожа расплылась в такой самодовольной ухмылке, что мне отчаянно захотелось смазать по ней, — лучше не ропщи, а подожди, пока будет подсчитана выручка, и узнай, сколько тебе причитается. Я давно заметил: золото самым чудесным образом смягчает дурной женский нрав.

— А ты и рад. Думаю, Иране будет что сказать по поводу твоих похождений.

— Не сомневаюсь, — спокойно сказал Харакс. — Только я ведь знаю Ирану. Когда она увидит, что я не только не растерял ее приданое, но и почти удвоил его, она будет готова пасть предо мной на колени и слизывать языком пыль с пола, если я ей это прикажу.

У меня не нашлось слов, чтобы дать на это достойный ответ. Особенно учитывая то, что ни у кого уже не осталось сомнений, что сказанное — истинная неприкрытая правда.

Харакс бросил нам взгляд, полный бесстыдной самоуверенности. Он отыскал простой ключ к власти над людьми и теперь пробовал подбирать его ко всякой замочной скважине, какая только попадала в поле его зрения. Тут глаза его в раздумье остановились на белокурой головке красавца Лариха; казалось невероятным, чтобы два таких разных человека могли быть братьями. Уж не увидел ли он в Ларихе выгодный товар, обещающий немалые барыши при следующем походе?! До меня доходило немало слухов о нравах греческих колонистов в долине Нила, не говоря уже о самих египтянах: если где до прибыли коснется, там приносятся в жертву любые родственные чувства.

Но он сказал только одно:

— Я постараюсь как можно скорее предоставить тебе, отчет о сделке.

Мы с Ларихом переглянулись. Харакс противно захихикал:

— Не беспокойся. Не обману. Останешься довольна, вот увидишь. — Затем он неожиданно резко повернулся к моему двоюродному брату Агенору и спросил: — Где твоя сестра?

Лицо Агенора было подобно темной, лишенной всякого выражения маске:

— Дома. Наблюдает за приготовлениями к твоему приходу.

— Прекрасно, — сказал Харакс и снова потер ручки. — Пошли. Дел полно.

Двое мужчин не спеша удалились. Две тени: длинная и короткая, прямая и пошатывающаяся. Просто немыслимо, чтобы-два таких разных существа могли работать вместе. Гермий глянул на широкую удаляющуюся спину Харакса и смачно сплюнул на пыльную дорогу. Больше никто с места не двинулся.

— Да, да, — сказал легкий, протяжный знакомый голос позади нас. — Я понимаю, что ты имеешь в виду, мой мальчик.

Мы мигом обернулись, точно куклы, которых разом дернули за нитки. В первое мгновение я не узнала высокого, покрытого загаром цвета лучшей бронзы путешественника с густой копной волос, аккуратно подстриженной бородкой и серыми глазами, исполненными презрения. Он оперся на высокий деревянный посох, изрезанный диковинными фигурами зверей и богов. У пят его, высунув язык, притулилась огромная охотничья собака. Видя, что я его не узнала, он сделал мне знак бровями и одарил ироничной улыбкой.

— Алкей! — воскликнула я и в порыве простерла к нему обе руки. — Рада приветствовать тебя дома, старина!

Самым странным в этом восклицании было то, что я произнесла это от чистого сердца. В этот неожиданный миг мы стали ближе друг к другу, чем когда-либо прежде и, к сожалению, чем когда-либо впоследствии.

— Прости мне этот порыв чувств! — сказала я. — Я не ожидала тебя увидеть. И притом — ты так изменился!

— Позволь мне ответить тебе тем же, — сказал он. — Во всяком случае, надеюсь, что ты это сказала от души.

За пять лет пребывания в Египте у него появился едва заметный, но все же узнаваемый иноземный акцент. Его взгляд скользил по моему полосатому шелковому платью, надетым на мне украшениям, останавливаясь то на гребне из слоновой кости у меня в волосах, то на моих пальцах, унизанных кольцами, то на моих накрашенных губах.

— Крохотная куколка, выросшая на острове, превратилась в блистательную стрекозу, да к тому же и знаменитую! Представь, я имел удовольствие наблюдать, как греческие воины распевали твои стихи над нильским водопадом!

— Откуда мне было знать? — улыбнулась я. — Ты никогда не писал мне об этом!

— Из Египта никто не пишет писем. Это совсем иной мир. Там считают, что за его пределами ничего не существует.

— Да ты, пожалуй, не слишком-то изменился. Как и прежде, умеешь найти оправдание всему.

— Пожалуй, что так, — сказал он и вырвался из моих объятий.

Только тут я внезапно вспомнила, что мы не одни. Алкей двинулся дальше, чтобы приветствовать остальных.

— Госпожа Йемена, — сказал он и склонился к ее протянутой руке. — Поздравляю вас с бракосочетанием. Ваш благоверный был мне добрым другом в былые дни.

— Да, знаю, — смиренно кивнула Йемена.

Мне самой было интересно знать, что же она такое знает. Впрочем, какое это имеет значение.

Затем Алкей обратился к Лариху.

— Давай пожмем друг другу руки, — сказал он, подмигивая. — Но я боюсь, что ты ослепишь меня своей красотой. В конце концов, я всего лишь простой смертный.

Конечно же Ларих никоим образом не был против подобных комплиментов. С притворной застенчивостью он опустил глаза и протянул руку ладонью вниз, как бы желая, чтобы Алкей поцеловал ее. Теперь я начала понимать, почему Ларих пользовался таким успехом в качестве виночерпия на пиршествах в городском Совете. Я — уже не в первый раз — решила, что мне нужно как следует поговорить с братом, пусть даже с риском разрыва отношений между нами, — а то, не ровен час, красота его погубит!

Но Алкей как человек бывалый не клюнул на эту приманку — он только бодро подал руку и тут же повернулся к Гермию. Ларих поморщился: до чего же привлекательное зрелище!

— Похоже, ты не одобряешь своего энергичного двоюродного брата, Гермий? — спросил Алкей.

— Одобряешь?!! — рявкнул Гермий; при этом у него так перекосился рот, будто он сжевал горькую маслину. — Ты еще говоришь «одобряешь»!!! А ты мог бы его одобрить?

Алкей пожал плечами:

— Так он же мне не двоюродный брат. Но я рассуждаю так же, как и ты. — Глаза их встретились. — Надеюсь, мы еще увидимся.

— Я тоже, — медленно произнес Гермий. — Нам с тобой нужно столько всего обсудить!

У меня возникло смутное неловкое предчувствие, но тут же исчезло.

— Конечно, — с благожелательной улыбкой сказал Алкей. (Почувствовал ли он, что у меня на уме?) — Сколько тайн хранит Египет! Мне непременно нужно выступить с публичным чтением о них! Отбою не будет от пылких юных слушательниц, жаждущих разузнать о приворотных зельях! Потом последуют вопросы от их мамаш: верно ли, что в Египте доискались до тайны бессмертия?

— А что, правда, что египетским жрецам ведом этот секрет? — спросила Аттида.

Он повернулся, мгновенно уловив ее настроение; лицо его сделалось серьезным и внимательным.

— Мудрые мужи верят в это.

Но Аттида не отвязывалась:

— А сам-то ты в это веришь?

Алкей заколебался:

— Жрецы тоже умирают. Или кажется, что умирают.

Аттида поглядела на толкущуюся за его спиной шумную пеструю толпу, заполнившую набережную. Туда-сюда двигались носильщики, согнувшись под тяжелыми кипами, водоносы, купцы, опаленные солнцем матросы из заморских стран; всюду смеялись дети; старый одноногий продавец жареной колбасы приготовлял свой товар на жаровне, которую топил древесным углем. Обе руки его были заняты, так что он прислонил свой костыль к ближайшей швартовой тумбе. Всюду сновали портовые шлюхи, ярко разнаряженные, словно попугаи; важно расхаживал тонкогубый надзиратель за рынком с весами — беда с этими торговцами, вечно грешат облегченными гирями! — вездесущие нищие-попрошайки и воришки с глазами, как у ящериц, высматривающие, у кого бы чего стянуть. Завершала картину слепая старуха с корзиной цветов.