Труды по истории Москвы - Михаил Тихомиров

ТАТАРЫ И НАРОДЫ ВОСТОКА

Значительной и важной группой московского населения были татары и прочие «бесермены», как иногда называли мусульманские народы. Позднейшее, но очень вероятное предание считало, что митрополит Алексей основал Чудов монастырь на месте татарского двора, принадлежавшего московским баскакам. Следовательно, татары первоначально жили в самом Кремле в непосредственной близости к великокняжескому дворцу. Подтверждение этому преданию видим в аналогичных явлениях в таких крупных русских городах, как Тверь, где царевич Шевкал, убитый во время восстания 1327 года, жил на великокняжеском дворе.[569]

На практике местонахождение татарских дворов в Кремле было не очень удобным для самих татар и приезжих восточных купцов, так как, естественно, стесняло их деятельность. Поэтому, по—видимому, рано создается особая Татарская слобода за городом, в Замоскворечье, в районе современных Татарских улиц, упомянутая уже в одном документе 1619 года.[570] Во всяком случае, можно не сомневаться, что в XVI веке Татарская слобода в этом районе уже существовала, так как время, непосредственно примыкавшее к «московскому разорению», не было периодом благоприятным для создания новых слобод вокруг Москвы. В известиях середины XVI века упоминается Ногайский двор, стоявший «за рекою Москвою». Сюда приходили торговать ногайские татары. Главным их товаром являлись лошади, которыми торговали на лугу под Симоновым.[571]

На старое заселение татарами района Замоскворечья указывают и некоторые другие признаки. Улица, выходившая из Замоскворечья к Кремлю, до сих пор носит название «Балчуг». В Замоскворечье же находим улицу «Ордынку», выходившую ранее к воротам Кремля. Через Замоскворечье шла прямо на юг ординская дорога. Здесь—то и удобнее всего было селиться татарам.

И. М. Снегирев перечисляет ряд названий, связанных с татарами,[572] но такие названия, как Крымский брод, Крымский луг и т. д., вероятнее всего, возникли уже в XVI столетии.

Татарские купцы составляли лишь часть народов Востока приезжавших и живших в Москве. Русские отличали бесермен от татар, как это можно видеть из летописных известий XIV–XV веков. Например, в 1346 году страшный мор распространился «на бисермены, на татары».[573] Тут татары и бесермены названы как особые народы. К числу бесермен, видимо, причислились бухарские и другие среднеазиатские купцы («тезики»), а также кизылбаши (персы). Можно предполагать, что эти народности селились и останавливались в особых городских кварталах отдельно от татар, которые количественно преобладали над остальными бесерменами. По очень вероятному предположению В. Трутовского, слово «Арбат» произошло от арабского «рабад» (множественное «арбад»), что означает предместье, или, по—русски, посад.[574] Торговые связи с Востоком порождали интерес к знанию татарского, персидского и других языков. На одной рукописи церковного содержания (Ефрем Сирин XV века) имеется запись с восточными цифрами и словами.[575]

НЕМЦЫ И ДРУГИЕ ИНОСТРАНЦЫ

Известно, что под немцами в России понимались не только выходцы из Германии, но и многие другие иностранцы, хотя в XIV–XV веках еще различали немцев от фрягов. В позднейшей Москве царского периода немцы занимали среди иностранцев первое место по численности. Тем более замечательно, что в Москве великокняжеской мы не замечаем сколько—нибудь большого участия немцев в торговле и культурной жизни. В 1483 году упоминается «врач некый немчанин Онтон», находившийся в большой чести у великого князя. Онтон лечил одного из татарских царевичей и уморил его смертным зельем «за посмех». Иван III велел его выдать сыну умершего, и татары зарезали его зимою под мостом, «как овцу», ножом.[576]

Приток немцев в Москву начался в основном после присоединения Новгорода и Смоленска, а особенно со второй половины XVI века. До этого в Москве преобладали итальянцы, в основном венецианцы.

Однако трудно сомневаться в том, что средневековая Москва XIV–XV веков давала приют и немцам, приезжавшим в Москву по торговым или каким—либо иным делам. Во всяком случае, ганзейские немцы, например, были хорошо осведомлены о Куликовской битве 1380 года[577] и говорили о ней на съезде в Любеке вскоре же после поражения татар.

Известия об иностранцах в Москве скупы, разрозненны, случайны. Только случайное известие сообщает нам о пребывании в Москве еврея («жидовина») «мистра Леона», бывшего придворным врачом и так же казненного, как и другой лекарь – немчин, о котором говорилось выше. Леон был казнен на Болвановке по приказанию Ивана III, так как похвалился излечить от болезни его старшего сына, а тот не вынес лечения и умер.[578] Как видим, Москва не была совершенно недоступной даже для евреев, против которых были направлены яростные полемические сочинения русских церковных писателей. Существование этих сочинений само по себе уже указывает на то, что находились люди, с которыми надо было полемизировать.

Что касается украинцев и белорусов, живших в Москве, то их нельзя причислить к иностранцам. «Литовские» купцы, как называют наши летописи купцов, приезжавших из Литовского великого княжества, по преимуществу были белорусами и украинцами. Таким был Фома Лазарев, «пришедый из Литвы с куплею своею» в первой половине XV века.[579] В Китай—городе существовало древнее урочище «в Старых Панех» и Панский ряд.

КЛАССОВАЯ БОРЬБА И ВОССТАНИЯ ЧЕРНЫХ ЛЮДЕЙ

КЛАССОВАЯ БОРЬБА В РУССКИХ ГОРОДАХ

Наши источники дают мало сведений о социальных отношениях и классовой борьбе в Москве XIV–XV веков. Летописи, занятые главным образом описанием событий, происходивших в княжеской и духовной среде, только случайно отмечают отдельные моменты классовой розни, которая нередко выливалась в форму борьбы между «большими» и «меньшими» людьми. Известно, что под «большими», «лучшими», «вятшими» людьми понималась верхушка феодального города – бояре, купцы. К «большим» нередко примыкали средние круги населения – зажиточные ремесленники и купцы. Средние круги городского населения иногда выступали против городских верхов, но эта, по выражению Энгельса, «бюргерская оппозиция» очень быстро объединялась с феодальной верхушкой в борьбе против «меньших» или «худших» людей. Под термином «меньшие» люди понимались широкие массы населения феодального города – мелкие ремесленники и торговцы, поденщики, беглые холопы, составлявшие плебейскую часть городского населения.

Борьба «больших» и «меньших» людей проходит красной нитью через всю историю Великого Новгорода. Но она не была исключительной особенностью только новгородской истории. То же самое мы наблюдаем и в городах Суздальской, Киевской и Галицко—Волынской Руси в XI–XIII веках. В северо—восточной Руси эта борьба продолжается в XIV веке, в период экономического и политического роста Москвы. Летописи сообщают нам о нескольких случаях городских восстаний в первой половине XIV века. В 1305 году «было вече на Костроме на бояр на Давыда Явидовича, да на Жеребца и на иных, тогды же Зерна убили Александра».[580] Судя по тексту летописи, вече сопровождалось погромом некоторых боярских семей.

Кто же выступал против бояр» Об этом более подробно говорит другое известие, относящееся к 1305 году. В Новгороде в Нижнем черные люди побили бояр; пришед же князь Михаило Ярославичь из орды в Новгород в Нижний, и изби «вечников».[581] Таким образом, на вече в Нижнем Новгороде выступали «черные» люди. Кратковременная победа «вечников» над боярами вскоре сменилась поражением. Князь встал на защиту боярства.

События в Костроме и в Нижнем Новгороде не были единичными. «Коромольницы» (т. е. крамольники) брянцы, жители значительного города Брянска, выдали своего князя Святослава во время боя с татарами, бросив знамена и обратившись в бегство. Князь бился с татарами только со своею дружиною и погиб. Это произошло в 1310 году, а в 1340 году «сшедшеся злыя – коромольници вечем брянци» убили князя Глеба Святославича».[582]

«Меньшие» люди стремились сохранить последний остаток городской вольности – вече. Поэтому летописи, написанные чаще всего духовенством, презрительно называют восставших вечниками. Перенос или вывоз вечевого колокола обозначал собой потерю городской вольности. В Новгородской летописи XV века сохранился рассказ о «вечном» колоколе, перевезенном князем Александром Васильевичем из Владимира в Суздаль. Этот колокол, по сказанию летописца, не стал звонить в Суздале. Князь велел его отвезти обратно во Владимир: «И привезьше колокол и поставишя и в свое место, и пакы бысть глас благоугоден». Внимание летописца к «вечному» колоколу, как и весь этот рассказ, станут понятными, если признать особое значение колокола как символа власти владимирского веча.