Поэзия Серебряного века (Сборник) - Рюрик Рок
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тэффи
(1872–1952)Тэффи (Надежда Александровна Лохвицкая; в замужестве – Бучинская) – поэтесса, драматург, фельетонист, блестящий прозаик. Свой псевдоним (якобы из Киплинга) взяла, вероятно, потому, что под собственной фамилией печаталась ее сестра – поэтесса Мария (Мирра) Лохвицкая, которую называли “русской Сафо”. С детства любившая рисовать карикатуры и сочинять сатирические стихотворения, Тэффи начинает писать фельетоны. Систематически печататься она стала с 1904 года. Уже в это время у нее появились постоянные читатели. Среди поклонников ее таланта был даже император Николай II. Со дня основания журнала “Сатирикон” и до самого закрытия Тэффи была его ведущим сотрудником. Публиковалась она и в других изданиях, завоевав большую известность еще до выхода своей первой книги рассказов (1910).
В лирической поэзии проявились другие грани таланта Тэффи. Стихи ее, холодновато-жеманные, несколько театральные, хранящие, по словам Гумилева, “подлинные, изящно простые сказки Средневековья”, пришлись по душе читателям. О степени ее популярности, к примеру, говорят модные тогда духи “Тэффи”, названные в ее честь. После Октября писательница уехала в Париж, где по праву стала одной из крупнейших фигур русского литературного зарубежья.
* * *Н. М. Минскому
Есть у сирени темное счастье —Темное счастье в пять лепестков!В грезах безумья, в снах сладострастья,Нам открывает тайну богов.
Много, о много, нежных и скучныхВ мире печальном вянет цветов,Двухлепестковых, четносозвучных…Счастье сирени – в пять лепестков!
Кто понимает ложь единений,Горечь слияний, тщетность оков,Тот разгадает счастье сирени —Темное счастье в пять лепестков!
(1910) Бедный Азра[365]Каждый день чрез мост Аничков,Поперек реки Фонтанки,Шагом медленным проходитДева, служащая в банке.
Каждый день на том же месте,На углу, у лавки книжной,Чей-то взор она встречает —Взор горящий и недвижный.
Деве томно, деве странно,Деве сладостно сугубо:Снится ей его фигураИ гороховая шуба.
А весной, когда пробиласьВ скверах зелень первой травки,Дева вдруг остановиласьНа углу, у книжной лавки.
“Кто ты? – молвила. – Откройся!Хочешь – я запламенею,И мы вместе по законуПредадимся Гименею?”
Отвечал он: “Недосуг мне.Я агент. Служу в охранкеИ поставлен от начальства,Чтоб дежурить на Фонтанке”.
(1911) * * *Мне сегодня как будто одиннадцать лет —Мне так просто, так пусто, так весело.На руке у меня из стекляшек браслет,Я к нему два колечка привесила.Вы звените, звените, колечки мои,Тешьте сердце веселой забавою.Я колечком одним обручилась любви,А другим повенчалась со славою.Засмеюсь, разобью свой стеклянный браслет,Станут кольца мои расколдованы,И раскатятся прочь, и пусть сгинет их следОттого, что в душе моем имени нетИ что губы мои не целованы!
1915 * * *Меня любила ночь, и на руке моейОна сомкнула черное запястье…Когда ж настал мой день – я изменила ейИ стала петь о солнце и о счастье.
Дорога дня пестра и широка —Но не сорвать мне черное запястье!Звенит и плачет звездная тоскаВ моих словах о солнце и о счастье!
* * *На острове моих воспоминанийЕсть серый дом. В окне цветы герани…Ведут три каменных ступени на крыльцо…В тяжелой двери медное кольцо…Над дверью барельеф: меч и головка лани,А рядом шнур, ведущий к фонарю…На острове моих воспоминанийЯ никогда ту дверь не отворю.
* * *Он ночью приплывет на черных парусахСеребряный корабль с пурпурною каймою!Но люди не поймут, что он приплыл за мноюИ скажут: “Вот луна играет на волнах”…
Как черный серафим три парные крыла,Он вскинет паруса над звездной тишиною!Но люди не поймут, что он уплыл со мною,И скажут: “Вот она сегодня умерла”…
* * *Гаснет моя лампада…Полночь глядит в окно…Мне никого не надо,Я умерла давно!
Я умерла весною,В тихий вечерний час…Не говори со мною, —Я не открою глаз!
Не оживу я снова —Мысли о счастье брось!Черное, злое словоВ сердце мое впилось…
Гаснет моя лампада…Тени кругом слились…Тише!.. Мне слез не надо…Ты за меня молись!
Саша Черный
(1880–1932)Саша Черный (псевдоним Александра Михайловича Гликберга) был очень популярен в начале ХХ века. Его первую книгу “Разные мотивы” (1906), вышедшую под настоящей фамилией автора, конфисковали, а сам поэт вынужден был уехать за границу. После возвращения он стал ведущим поэтом журнала “Сатирикон”. Своеобразие стиля Саши Черного – в сочетании юмора и сатиры с точностью психологических характеристик и лиризмом, а также в неподражаемой афористичности.
После ухода из “Сатирикона” он сотрудничал в различных сатирических журналах, где приобрел, по словам Куприна, “и громадную аудиторию, и широкий размах в творчестве, и благодарное признание публики”. В своих острых стихах, пронизанных едким сарказмом и некоторой долей скептицизма, поэт разоблачал реакцию, бичевал консервативные и декадентские тенденции в литературе и искусстве, зло высмеивал проявление мещанства и прочие общественные пороки.
После революции Саша Черный эмигрировал. На Западе он стал известен и как детский поэт, и как прозаик. Умер во Франции.
До Реакции ПародияДух свободы… К перестройкеВся страна стремится,Полицейский в грязной МойкеХочет утопиться.
Не топись, охранный воин, —Воля улыбнется!Полицейский! будь покоен, —Старый гнет вернется…
(1906) ПотомкиНаши предки лезли в клетиИ шептались там не раз:“Туго, братцы… Видно, детиБудут жить вольготней нас”.
Дети выросли. И этиЛезли в клети в грозный часИ вздыхали: “Наши детиВстретят солнце после нас ”.
Нынче, также как вовеки,Утешение одно:Наши дети будут в Мекке,Если нам не суждено.
Даже сроки предсказали —Кто лет двести, кто пятьсот,А пока лежи в печалиИ мычи, как идиот.
Разукрашенные дули,Мир умыт, причесан, мил…Лет чрез двести? Черта в стуле!Разве я Мафусаил?[366]
Я, как филин, на обломкахПереломанных богов.В неродившихся потомкахНет мне братьев и врагов.
Я хочу немножко светаДля себя, пока я жив,От портного до поэта,Всем понятен мой призыв…
А потомки… Пусть потомки,Исполняя жребий свойИ кляня свои потемки,Лупят в стену головой!
(1908) МолитваБлагодарю Тебя, Создатель,Что я в житейской кутерьмеНе депутат и не издательИ не сижу еще в тюрьме.
Благодарю Тебя, Могучий,Что мне не вырвали язык,Что я, как нищий, верю в случайИ к всякой мерзости привык.
Благодарю Тебя, Единый,Что в Третью Думу я не взят, —От всей души, с блаженной миной,Благодарю Тебя стократ.
Благодарю Тебя, мой Боже,Что смертный час, гроза глупцов,Из разлагающейся кожиИсторгнет дух в конце концов.
И вот тогда, молю беззвучно,Дай мне исчезнуть в черной мгле —В раю мне будет очень скучно,А ад я видел на земле.
(1908) НедержаниеУ поэта умерла жена…Он ее любил сильнее гонорара!Скорбь его была безумна и страшна —Но поэт не умер от удара.
После похорон пришел домой – до днаВесь охвачен новым впечатленьемИ, спеша, родил стихотворенье:“У поэта умерла жена”.
(1909) НедоразумениеОна была поэтесса,Поэтесса бальзаковских лет.А он был просто повеса —Курчавый и пылкий брюнет.
Повеса пришел к поэтессе,В полумраке дышали духи,На софе, как в торжественной мессе,Поэтесса гнусила стихи:
“О, сумей огнедышащей ласкойВсколыхнуть мою сонную страсть.К пене бедер, за алой подвязкойТы не бойся устами припасть!
Я свежа, как дыханье левкоя…О, сплетем же истомности тел!”Продолжение было такое,Что курчавый брюнет покраснел.
Покраснел, но оправился быстроИ подумал: была ни была!Здесь не думские речи министра,Не слова здесь нужны, а дела…
С несдержанной силой кентавраПоэтессу повеса привлек,Но визгливо-вульгарное: “Мавра!!”Охладило кипучий поток.
“Простите… – вскочил он. – Вы сами…”Но в глазах ее холод и честь:“Вы смели к порядочной даме,Как дворник, с объятьями лезть?!”
Вот чинная Мавра. И задомУходит испуганный гость.В передней растерянным взглядомОн долго искал свою трость…
С лицом белее магнезииШел с лестницы пылкий брюнет:Не понял он новой поэзииПоэтессы бальзаковских лет.
(1909) ОбстановочкаРевет сынок. Побит за двойку с плюсом.Жена на локоны взяла последний рубль,Супруг, убитый лавочкой и флюсом,Подсчитывает месячную убыль.
Кряхтят на счетах жалкие копейки:Покупка зонтика и дров пробила брешь,А розовый капот из бумазейкиБросает в пот склонившуюся плешь.
Над самой головой насвистывает чижик(Хоть птичка Божия не кушала с утра),На блюдце киснет одинокий рыжик,Но водка выпита до капельки вчера.
Дочурка под кроватью ставит кошке клизму,В наплыве счастия полуоткрывши рот, —И кошка, мрачному предавшись пессимизму,Трагичным голосом взволнованно орет.
Безбровая сестра в облезшей кацавейкеНасилует простуженный рояль,А за стеной жиличка-белошвейкаПоет романс: “Пойми мою печаль…”
Как не понять?! В столовой тараканы,Оставя черствый хлеб, задумались слегка,В буфете дребезжат сочувственно стаканыИ сырость капает слезами с потолка.
(1909)Последние модернисты