Крах проклятого Ига. Русь против Орды (сборник) - Наталья Павлищева

Ордынский темник сердится легко, надо лишний раз напомнить, что его волю разобраться с ушкуйниками князь Дмитрий не исполнил. Только как это сделать, чтобы не выглядеть при том мелким пакостником, жалующимся на бывшего хозяина? Мамай не любит лжецов и жалобщиков. Тебя обидели? Пойди и убей! Как бы самому не пострадать…

Пока Иван Вельяминов раздумывал, как бы половчей подкатиться к Мамаю с напоминанием о непокорности князя Дмитрия, вернулся Некомат. Но заходить в шатер к боярину не стал, передал, что важную весть привез и ждет его в своем шатре. Никита заметил, как заходили от злости желваки на лице у Ивана. И то, совсем обнаглел Некоматка, московскому тысяцкому велит к себе идти! Хотя какой он тысяцкий и какой московский? Москва она вон где, и должности такой больше нет…

Вельяминов не пошел, наоборот, сам собрался к Мамаю. Велел дать одеться получше, перебрал перстни из оставшихся в изрядно опустевшем ларце, и отправился. Никите было велено оставаться на месте, а если придет купец, сказать, что его весть боярина дома не застала, мол, с утра еще где-то ездит. Никита подумал, что этим Некомата не обмануть, он хорошо знает, где и когда бывает московский боярин, здесь любой русский всегда на виду. Подумал, но ничего не сказал, не хотелось получать зуботычину.

Стоило уехать Вельяминову, как в его шатер явился сам сурожский купец. Деланно подивился тому, что Иван Васильевич его не дождался, а на вопрос Герасима, духовника Вельяминова, спокойно и даже чуть горделиво ответил, что Мамай дал долгожданный ярлык Михаилу Тверскому. Никиту такое известие сильно ободрило, неужто домой?!

Оказалось, рано обрадовался, ярлык князю повезет Некомат, а Иван Вельяминов остается у Мамая вроде как почетным гостем. «Представителем тверского князя»… У Никиты заныло под ложечкой, такое представительство вполне могло закончиться перерезанным горлом, причем не только самого боярина, но и его слуг. Или слуг могли не резать, а просто продать на невольничьем рынке, как скотину, и еще неизвестно, что хуже.

Вельяминов вернулся от Мамая хмурый больше некуда, зло бросил снятый широкий пояс, не снимая сапог, повалился на ложе. Лежал, закинув руки за голову и уставившись в верх шатра. Никита немного подождал, понимая, что пока не стоит лезть ни с расспросами, ни с просьбой, которую задумал. Потом все же осторожно подошел, взялся за сапог. Боярин ногой не пнул, и то хорошо. Снимая второй сапог, Никита неожиданно даже для самого себя вдруг попросил:

– Иван Васильич, отпусти ты меня Христа ради домой, а?

Тот зло повел глазом:

– К Некомату переметнулся?!

– Не, вот те крест! – быстро и широко перекрестился Никита. – Не могу я тута больше! Обрыдло все их ордынское, едва держусь…

– А я могу?!

Никите очень хотелось сказать, что сам явился, никто не звал, но смолчал, понимая, что будет еще хуже. Снова запросил:

– Отпусти, Иван Васильич. Не то я сдуру сболтну чего, ты пострадать можешь…

Сказал неожиданно. Вельяминов изумленно вытаращил на него глаза, посмотрел и вдруг расхохотался:

– Если под плаху подвести можешь, так лучше езжай!

И вдруг стал серьезен, наклонился близко к уху, почти зашептал:

– Только слово передашь кому скажу… И тайно, чтоб Некоматка не догадался.

Сказал «Некоматка», как звал купца сам Никита. Парень живо и согласно кивнул.

– Купцу скажешь, что опротивело тебе здесь все, жить больше не можешь, животом маешься…

Никита снова закивал, в том и обмана не было, действительно опротивело, действительно животом от их кумыса, а больше того от вони несусветной маялся. Непривычно было русскому парню без конца конину да баранину жрать и кумысом запивать. Хлебушка хотелось, хоть плачь.

– А чего Мамайка сказал?

– Ты осторожней, не дома еще! – осадил его боярин, но все же ответил: – Голову Прокопа, что над ушкуйниками ходил, показал. Ему отрубленную привезли, чтоб не сомневался, что убит новгородский вольник. – И вдруг шепотом хмыкнул: – А хорошо новгородская вольница ордынцев пощипала, много страху нагнали!

– И чего теперь?

– Не ведаю!.. – вздохнул Вельяминов. – Обрыдло и мне все, хоть волком вой. Лежу на подушках, время попусту трачу…

Но больше ничего не сказал, видно, решил, что и так много позволил вольного при Никите. Тот не обиделся, и так ясно, что тошно боярину. Но Никиту теперь занимала одна мысль – когда домой?

А Некомат не торопился, что-то там у него не доделано было. Никита злился:

– И чего тянет?!

Наконец сурожский купец собрался уезжать. За день до этого Никита оказался свидетелем странного разговора между своим хозяином и сурожским купцом. Причем начал его Вельяминов и почему-то не стал гнать Никиту вон, как делал это обычно, только зыркнул на него, чтоб сидел тихо в самом углу.

А пенял Иван Васильевич сурожанину на то, что генуэзцы норовят захватить не только торговлю пушниной, но всю ее добычу.

– Всю рухлядь хотите к рукам загребущим забрать?! Чем и Руси тогда жить? Знаете ведь, что в первую очередь этим торгуем. К чему вам наши северные богатства? Пропадет Русь без них!

Горячился Вельяминов, много слов резких купцу наговорил, а сам почему-то в угол, где тихо сидел Никита, поглядывал. Некомат сначала улыбался, потом, видно, пробрало, стал пенять, что без генуэзского серебра сам Вельяминов давно в Москве под стражей сидел бы. Но, видно, опомнившись, смирился, принялся уверять, что боярин слишком пугается, ничего страшного купцы сотворить с Русью не хотят…

Не все тогда Никита из разговора понял, уяснил одно – сурожанин и те, кто за ним стоял, деньги дали, чтобы себе пушной промысел взять и все добытое самим же сбывать. Едва сдержался, чтобы не крикнуть, мол, ах вы тати проклятые! Не мог понять только одного – к чему Вельяминов такой разговор при нем завел?

Перед самым отъездом Никита вдруг вспомнил про слово, что кому-то передать надо.

– Иван Васильевич, а тайное когда скажешь?

Тот удивленно приподнял бровь, покосился на стоявшего рядом попа:

– Какое тайное? А… Передай поклон землице Русской, более ничего не прошу. К родным не ходи, а Михайле Александровичу скажи, мол, я тут остался, чтобы его интересы в Орде блюсти. Так и передай все слово в слово.

И только с тоской в глазах, хлопая по крупу лошадь Никиты, вдруг тихо добавил:

– И разговор, что слышал, тоже слово в слово…

Никита вдруг сообразил, для чего обычно осторожный Вельяминов вел тот разговор и почему его не погнал. Хотел сказать, что все понял, но вовремя одумался, нарочно громко обнадежил:

– Передам твой поклон родной земле, Иван Васильевич, и слова твои Михаилу Александровичу передам в точности.

Боярин долго смотрел вслед уезжавшим сородичам. Хотя какой Некомат ему сородич? Скорее враг, с которым приходилось мириться. Надолго ли?