Мои странные мысли - Орхан Памук

Тем не менее, когда какая-нибудь греческая семья возвращалась в Стамбул и на Тарлабаши, чтобы проверить старый дом, владельцем которого она все еще оставалась по закону, ее встречали не очень хорошо. Людям не хотелось сообщать прежним владельцам правду («В ваших домах поселились анатолийские бедняки из Битлиса и Аданы!»), так что даже наиболее доброжелательные люди уклонялись от встреч со старыми знакомыми. Были такие, кто возмущался визитами прежних хозяев и открыто угрожал им насилием, убежденный, что греческие землевладельцы вернулись только для того, чтобы получить арендную плату; были и те, кто встречался со старыми друзьями в кофейне и обнимал их со слезами на глазах, вспоминая былые деньки. Но такие эмоциональные моменты никогда не длились долго. Мевлют видел, как некоторых греков, что приходили посмотреть на свои старые дома, оскорбляли и избивали банды подростков, нанятых какой-нибудь из многочисленных криминальных группировок, действовавших в этом районе заодно с правительством и полицией с целью захватить пустые дома и сдавать их нищим мигрантам, приезжавшим из Восточной Анатолии. При виде каждой подобной сцены первым побуждением Мевлюта, как и любого другого человека, было вмешаться: «Прекратите, ребята, как не стыдно!» Но он немедленно передумывал: подростки все равно никогда бы его не послушали. В конце концов Мевлют уходил, не сказав ни слова, и думал: «Ладно, грекам все равно достался Кипр».

Была объявлена программа сноса, ставшая попыткой расчистить и модернизировать город. Программа обещала следующее: преступники, курды, цыгане и воры, засевшие в пустовавших домах, будут разогнаны; наркопритоны, склады контрабанды, публичные дома, общежития студентов и руины, которые служили центрами незаконной деятельности, будут снесены и на их месте пройдет новая шестиполосная магистраль, которая провезет честных граждан Стамбула от Тепебаши до Таксима за пять минут.

Греческие землевладельцы заявили протест, их юристы подали на правительство в суд за изъятие собственности. Протестовали также активисты от Союза архитекторов и горсточка студентов университета, боровшихся за сохранение исторических зданий, но голоса протестующих были практически не слышны. На стороне мэра была пресса, и однажды, когда судебный ордер на снос одного из старинных зданий слишком долго не исполнялся, мэр сам сел в бульдозер, украшенный турецким флагом, и лично снес дом под аплодисменты зрителей. Пыль, поднятая этим сносом, пробралась даже в дом Мевлюта пятью улицами ниже, просачиваясь сквозь трещины в закрытых оконных рамах. Бульдозеры были всегда окружены любопытствующей толпой безработных, прохожих и детей. Уличные торговцы суетились среди них с айраном, симитами и початками кукурузы.

Мевлют старался держать свою тележку для плова подальше от пыли. В те годы, когда шла всеобщая перепланировка города, он никогда не возил свой плов туда, где было слишком шумно или людно. Что его в самом деле поразило, так это снос больших шестидесяти– и семидесятилетних зданий на Таксиме, в конце шестиполосного бульвара. Когда он только приехал в Стамбул, светлокожая приветливая блондинка предлагала ему с рекламного щита высотой в шесть или даже в семь этажей на одном из этих зданий, обращенных на площадь Таксим, томатный кетчуп «Тамек» и мыло «Люкс». Мевлюту нравилось, как она ему улыбалась – с молчаливой, но настойчивой нежностью, – и поэтому он всегда с удовольствием смотрел на нее, когда оказывался на Таксиме.

Ему было жаль, что известный магазин сэндвичей «Кафе-Кристалл», который размещался в том же здании, был снесен. Ни в одном другом месте в Стамбуле не продавалось так много айрана. Мевлют пробовал их фирменное блюдо дважды – острый гамбургер, политый томатным соусом, – покупал он и их айран. «Кристалл» брал йогурт для своего айрана у двух рослых братьев, которые были родом из деревни Имренлер, по соседству с Дженнет-Пынаром. Абдуллах и Нуруллах снабжали йогуртом не только «Кафе-Кристалл»; они также вели регулярные дела с целым сонмом ресторанов и кафе на Таксиме, в Османбее и Бейоглу, которые покупали у них очень много йогурта до самой середины 1970-х, когда большие компании начали распространять свой продукт в стеклянных чашках и деревянных бидонах. Братья, заработав к тому времени много денег, сумели захватить территорию на Кюльтепе и Дуттепе, а также в азиатской части города, а потом пропали вместе со всеми другими торговцами йогуртом. Мевлют понял, как сильно он завидовал богатым и могущественным братьям, которые были настолько умнее его, что им даже не нужно было продавать бузу по вечерам, чтобы сводить концы с концами, только тогда, когда заметил, что считает снос «Кафе-Кристалл» своеобразным наказанием для них.

Мевлют жил в Стамбуле уже двадцать лет. Было грустно видеть, как старое лицо города, которое за двадцать лет он успел узнать, исчезает на его глазах, стирается новыми дорогами, стройками, рекламными щитами, магазинами, туннелями и эстакадами, но было также отрадно чувствовать, что кто-то работает, чтобы улучшить Стамбул. Мевлют не воспринимал город как что-то, что существовало до его появления. Ему нравилось представлять, каким чистым, красивым и современным Стамбул станет в будущем. Он был привязан к людям, которые жили в исторических зданиях с лифтами пятидесятилетней давности, центральным отоплением и высокими потолками, построенными еще до его рождения, и он никогда не забывал, как эти люди относились к нему. Но старые здания неизбежно напоминали ему, что он здесь все еще чужак.

Иногда он думал о том, что вокруг него каждый, кто тоже приехал издалека, богатеет, обзаводится недвижимостью, строит свой собственный дом на своей собственной земле, в то время как он ломает себе спину каждый день, просто чтобы наскрести что-то на своем рисовом бизнесе, который далеко не доходен, но в такие моменты он говорил себе, что роптание будет проявлением неблагодарности по отношению к Создателю в ответ на то счастье, которое Аллах уже даровал ему. Иногда он замечал аистов, летевших над головой, и понимал, что времена года сменяют друг друга, заканчивается еще одна зима, а он медленно стареет.

13. Сулейман доставляет неприятности

Именно так все и было

Райиха. Раньше я часто брала Фатьму и Февзие на Дуттепе (всего один билет на троих), чтобы они могли побыть с тетей Ведихой, побегать и пособирать шелковицу, но теперь больше не могу делать этого. В последний раз, когда я туда ездила, два месяца назад, меня зажал в углу Сулейман, который начал спрашивать про Мевлюта. Я сказала ему, что все в порядке. Но потом он перешел к Ферхату и Самихе в своей обычной саркастической манере.

– Мы не виделись с тех пор, как они убежали, Сулейман, поверь мне, – говорила я, привычно повторяя одну и ту же ложь.

– Вообще-то, я верю тебе, – сказал Сулейман, – и, кроме того, сомневаюсь, что Мевлют захотел бы иметь какие-нибудь дела с Ферхатом и Самихой. Знаешь почему?

– Почему?

– Ты наверняка должна знать, Райиха. Все эти письма, что Мевлют писал из армии, были предназначены Самихе.

– Что?

– Я читал некоторые из них перед тем, как передать их Ведихе для тебя. Глаза, о которых писал Мевлют, – это не твои глаза, Райиха.

Он произнес это с ухмылкой, как будто хорошую шутку. Хвала Создателю, я сохранила самообладание.

Сулейман. У меня не было намерения расстраивать бедную Райиху. Но в конце концов, разве истина не превыше всего? Она не сказала мне ни слова, просто попрощалась с Ведихой, взяла своих девочек и ушла. Раньше, когда им надо было уходить, я сажал их всех в свой фургон и сам подвозил до автобусной остановки в Меджидиекёй, просто чтобы они вернулись вовремя и Мевлют не обиделся на то, что никого нет дома. Дочки Мевлюта обожали кататься на фургоне. Но в этот день Райиха даже не потрудилась попрощаться со мной. Сомневаюсь, что, когда Мевлют вернулся, она спросила его: «Все эти письма ты писал Самихе?» Конечно, она недолго поплакала. Но, обдумав, она поймет, что я сказал ей чистую правду.

Райиха. Я сидела рядом с Фатьмой, держа Февзие на коленях, пока автобус ехал от Меджидиекёя до Таксима. Мои дочери всегда чувствовали, когда мама грустна или расстроена, даже если я им ничего не говорила. Когда мы пришли домой, я сказала, нахмурившись: «Не говорите отцу, что мы ходили повидаться с тетей Ведихой, ладно?» Мне пришло в голову, что, может быть, Мевлют потому и не хотел, чтобы я ездила на Дуттепе, чтобы держать меня как можно дальше от наветов Сулеймана. Как только я увидела вечером милое, детское лицо Мевлюта, я поняла, что Сулейман лгал. Но на следующее утро, когда девочки играли снаружи в саду, я вспомнила, как Мевлют посмотрел на меня на вокзале в Акшехире, и вновь забеспокоилась… В тот день Сулейман был за рулем фургона.