Китай – великая держава номер один? - Леонид Млечин

Она принимала транквилизаторы, глотала снотворное и все равно плохо спала.

— Я больна, — жаловалась сама Цзян Цинь, — меня беспокоят свет, шум и сквозняки…»

Она становилась все несноснее и вымещала свой гнев на обслуживающем персонале, обвиняя медсестер в том, что они преднамеренно ее мучают. «Однажды вечером, — вспоминал личный врач Мао, — вступив в горячую ванну, приготовленную служанкой, Цзян Цин закричала от боли. Она обвинила девушку в попытке обварить ее кипятком, хотя из крана никогда не идет кипяток. Затем Цзян Цин заявила, что кто-то пытался отравить ее снотворными пилюлями, хотя все лекарства проверялись пекинской спецбольницей…»

В этом смысле она мало отличалась от своего мужа.

«Мао повсюду мерещились заговоры, — рассказывал его врач. — Он мистически боялся яда. Я впервые почувствовал его паранойю, когда Мао заподозрил, что его плавательный бассейн отравлен. В какой-то момент ему показалось, что его болезнь вызвана ядом, которым пропитали дом, где он разместился».

По словам его личного доктора, написавшего мемуары (в Китае они запрещены), у Мао были весьма странные привычки и вкусы. С 1949 года, с того момента, как он стал главой государства, Мао не принимал ванну. Его каждый день растирали горячими полотенцами и делали ему массаж, а парикмахер укладывал волосы. Мао наслаждался властью. Он любил хорошую жизнь, и власть позволяла ему вести такую жизнь. Доктор описал, как развлекался вождь коммунистов.

Советские врачи диагностировали у Цзян Цин рак. Ее облучали, она очень страдала, но поразительным образом преодолела неизлечимый недуг, подобно Солженицыну. Возможно, это свойство особо сильных натур.

Болезнь Цзян Цин разрушила семейные отношения. По мнению историков, Мао Цзэдун потерял интерес и к четвертой жене. «Я видел, — свидетельствует личный врач Мао, — что его жена при всех ее привилегиях и окружающей ее роскоши глубоко несчастна. Игры Мао с женщинами становились все более явными и Цзян Цин очень нервничала. Но были и другие причины, заставлявшие ее чувствовать себя несчастной. Цзян Цин сжигали политические амбиции…»

А Мао предпочитал общество юных и здоровых женщин. «Я сопровождал Мао на танцы, — вспоминал личный врач вождя, — и мог видеть, как председатель уводил молодых партнерш в свою комнату, чтобы "отдохнуть" вместе с ними… Для большинства китайцев перехватить взгляд Мао было счастьем. Те, кому удалось подать руку председателю, несколько недель не мыли руку. Друзья и знакомые приходили к ним, чтобы коснуться руки, которую пожал председатель Мао… Когда Мао уставал от них, и райская жизнь заканчивалась, они выходили замуж за молодых людей из охраны или обслуги или просто исчезали».

Жена исчезнуть не могла.

Однажды ее увидели рыдающей. «Не говорите никому, — попросила Цзян Цин. — Никто не может победить председателя в политической борьбе. Никто не может превзойти его и в обладании женщинами».

«Мао, — писал его врач, — и Цзян Цин достигли взаимопонимания. Он согласился предоставить ей видную общественную роль, обязался не оставлять ее и не разводиться. Взамен Цзян Цин обязалась не реагировать на молодых женщин в его спальне. Цзян Цин смогла наконец удовлетворить свои политические амбиции. Она изменилась. Она шагала энергично, держала спину прямо, и больше не жаловалась на здоровье. Ее не беспокоили ни яркие огни, ни шум, ни сквозняки. Головные боли прошли. Она больше не нуждалась в услугах доктора».

Цзян Цин стала главным организатором культурной революции в Китае, погубившей судьбы целого поколения. «Я простой солдат из патруля председателя Мао на идеологическом фронте, — повторяла она. — Я стою на страже и сообщу председателю все, что обнаружу». В этом и состояла ее сила. Никто не знал, говорит она от своего имени или исполняет поручение председателя Мао… Однажды она сказала американской писательнице, которая сделала ее героиней своей книги: «Иностранцы не сознают, как глубока моя приверженность коммунизму…» Сказав это, она со зловещей улыбкой бросила взгляд на свое окружение; от ее слов повеяло холодом. «Моя настоящая специальность, — грозно произнесла Цзян Цин, — это выворачивать валуны и камни».

«Не знает жалости к себе, — писало ней советский военный разведчик, работавший в Китае, — ее заботит только карьера».

Она была уверена, что народ ее обожает. «Меньше видят — больше восхищаются, — говорила Цзян Цин, — больше видят — меньше восхищаются. Когда я выезжаю на машине, я велю опустить матовое стекло, иначе массы узнают меня, закричат и побегут за машиной».

Она стала членом политбюро. Рассчитывала на большее. Но и она никогда не знала, поддержит ли Мао ее грандиозные проекты. Тем более что в последние годы Мао предпочитал играть роль удалившегося на покой философа, а не царствующего монарха.

Только две женщины имели постоянный доступ к вождю — Чжан Юйфэн, бывшая проводница его поезда, и Мэн Цзиньюнь, недавняя артистка ансамбля песни и пляски военно-воздушных сил. Они постоянно находились рядом с ним, исполняя все желания престарелого вождя. Попасть к нему можно было исключительно с их помощью.

В те годы о личной жизни Мао практически ничего не было известно. Американцы — президент Соединенных Штатов Ричард Никсон и его советник по национальной безопасности Генри Киссинджер — сделали Мао невероятную рекламу. Все мировые политики желали удостоиться аудиенции в Пекине. Мао наслаждался этим вниманием.

На встречи с Мао, вспоминал Генри Киссинджер, полагалось ехать в китайском автомобиле. Американцам даже не разрешалось брать с собой сотрудников охраны. Не доезжая до площади Тяньаньмэнь и здания Всекитайского собрания народных представителей, машины сворачивали влево и проезжали через традиционные китайские ворота с красными колоннами. Резиденция Мао, окруженная стенами Запретного города — старого императорского дворца, казалась скромной.

Принимая иностранцев, Мао очень веселился. На переговорах с Генри Киссинджером, тоже падким на женскую красоту, Мао сказал: «Ходят слухи, что вы на грани истощения. Сидящие здесь женщины крайне этим недовольны (смех). Они говорят, что если доктор Киссинджер близок к изнеможению, мы останемся без дела (смех)».

Генри Киссинджер обещал делиться с китайцами всей информацией о переговорах с Советским Союзам по военно-стратегическим делам. Советник президента Соединенных Штатов доверительно, как он умел, поведал китайцам: «Мы рассказываем вам о наших беседах с русскими, но мы не говорим русским о наших беседах с вами». Мао довольно сказал своим помощникам: «Америка превращается из обезьяны в человека. Хотя еще не совсем человек, так как у нее остается хвост, но она уже не рядовая обезьяна, а шимпанзе, так как хвосту нее не очень длинный. Америка начинает новую жизнь. Это эволюция».

В 1950-е годы Мао Цзэдун провоцировал Америку, чтобы под предлогом американской опасности получать от Советского Союза военные технологии. Теперь тот же номер он повторял с американцами: хотел получить от них современные технологии, чтобы противостоять Советскому Союзу.

Взору посетителя Мао Цзэдун представал в своем кабинете среди множества книг. Очень высокий и крупный для китайца, он смотрел на посетителя пронизывающим, слегка ироническим взглядом, улыбаясь и как бы предупреждая всем своим видом, что его бессмысленно пытаться обмануть. Даже когда над ним уже нависла тень смерти, мысль Мао была окрашена характерным для него сарказмом.

Одной из фраз в разговоре с Киссинджером как бы подвел черту под прошлым: «В прошлую эпоху вы были настроены против нас. Мы тоже были настроены против вас. Таким образом, мы с вами — два врага». И он рассмеялся. «Два бывших врага», — уточнил американец. Мао это показалось недостаточным: «Теперь мы именуем наши взаимоотношения дружбой».

Он не любил долгих монологов. С иностранными гостями предпочитал затеять шуточный диалог в сократовском духе. Облекал свои главные мысли в форму легкой болтовни и шуток. В результате главные мысли были окутаны множеством иносказаний. Высказывания Мао напоминали зыбкие тени на стене. Создавалось впечатление, что имеешь дело с пришельцем с другой планеты, который иногда чуть приподнимал завесу, скрывающую будущее, давая возможность заглянуть за нее, но никогда не открывая всего.

«До тех пор, пока мы преследуем одни и те же цели, — продолжал Мао, — мы не будем вам вредить, и вы не будете вредить нам… Будет, конечно, случаться такое, что нам захочется немного вас покритиковать, а вам захочется покритиковать нас. Вы говорите: "Долой коммунистов!" Мы говорим: "Долой империалистов!" Иногда мы действительно говорим такие вещи. Без этого не обойтись».

Казалось, его замечания делались безо всякой цели. На самом деле это были прямые указания его подчиненным. Высказывания Мао были подобны внутренним дворам Запретного города, каждый из которых вел все дальше вглубь. Общий смысл композиции крылся в совокупности целого, и понять его можно было только после долгих размышлений.