Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X–XI веках - Петр Стефанович

Проблематичной выглядит и трактовка купцов как всего торгово-ремесленного населения Новгорода. К этой точке зрения исследователей склоняет, прежде всего, несомненное участие купцов в сотенной организацией средневекового Новгорода. Но охватывала ли эта организация всё население Новгорода и в каком именно отношении, какие точно категории лиц входили в эту организацию, как она менялась с социальным и политическим развитием города – это всё вопросы сложные и пока далёкие от сколько-нибудь убедительного решения[689]. С другой стороны, мы точно знаем, что в XII–XV вв. в Новгороде купцами называли именно и только собственно людей, занятых торговлей (то есть более или менее чётко очерченную профессиональную группу)[690], и история древнерусского (и общеславянского) слова купец не даёт никаких поводов думать, что в XII–XIII вв. оно в Новгороде (и только в Новгороде!) обозначало вообще всё торгово-ремесленное население[691]. Кроме того, известно, что новгородские сотни были как-то (видимо, прежде всего фискально) связаны с князем[692] и что в Новгороде были купеческие торговые организации, которые находились под патронатом князя (купеческое объединение при церкви Ивана на Опоках). Это говорит скорее в пользу того, что новгородские купцы сохраняли с древних времён особую связь с князем и в каких-то случаях (очевидно, во внешних сношениях и торговых делах) могли выполнять и его поручения.

В русле суждений, близких к первой точке зрения, не удаётся внятно объяснить и статус гриди в Новгороде. Трудно представить себе, что это за «младшая дружина» сидела ещё в Новгороде, если уже во второй половине XII в., как ясно следует из летописи, князья приходили в Новгород и уходили из него со своим «двором» или «дружиной», то есть со своими военными слугами (и иногда также отдельными боярами).

Другое дело, если вести речь, как предполагает вторая точка зрения, не о социальном слое, а о какой-то особой группе новгородского населения. Что это была за группа населения, ясно видно по одному из трёх известий Н1Лс/ Н1Лм с упоминанием «гридьбы» – в летописной статье под 6742 (1234) г. В известии сообщается о нападении литовцев на (Старую) Русу и, в частности, говорится о сопротивлении, которое было им оказано: «и сташа рушанѣ и засада: огнищанѣ и гридба, и кто купець и гости»[693]. Против литовцев «сташа», оказывается, сами жители Русы (рушане), а также «засада», то есть специальный военный гарнизон, защищающий город, а также те люди, кто более или менее случайно оказался в городе, но был способен (и заинтересован) оказать вооружённое сопротивление – те же торговцы-коммерсанты, в данном случае разделённые на две категории: с местным размахом операций (вероятно, жители Новгородской земли) и более широким (прибывшие из других земель Руси, а может быть, и чужеземцы) – соответственно, купцы и гости[694]. В состав «засады» входят огнищане и гридьба. Значит, это были группы профессиональных или полупрофессиональных военных.

Летописное известие прямо не говорит о какой-либо связи огнищан и гридьбы с князем. Однако, о такой связи можно думать, если обратить внимание на то, что события разворачиваются именно в Русе. Хорошо известно, что этот город в древности находился в сфере особых интересов князей – здесь были княжеские охотничьи угодья, а также князья получали доходы от разработки соли, которая велась здесь испокон века[695]. Последнее обстоятельство заставляет сразу вспомнить галицкую Коломыю – ведь это тоже был центр добычи соли. Едва ли можно объяснить случайностью то, что именно в Русе упоминаются те категории людей, которые, как заставляет думать логика настоящего исследования, составляли в Новгородской земле прямую аналогию «оружникам», известным нам по «Летописцу Даниила Галицкого». Очевидно, обнаруживаются аналогичные порядки: новгородские князья так же, как и галицкие, содержат на доходы от добычи и торговли солью воинов, которые, разумеется, должны были находиться в их прямом и непосредственном подчинении. Именно князь в Новгороде всегда возглавлял военную организацию и военные предприятия.

В чём именно состояло различие между огнищанами и гридьбой, сказать трудно. Поскольку как жители Новгорода упоминаются только огнищане (в «Уставе о мостех»), логично предположить, что гридьба была то ли ниже статусом, то ли проживала не в Новгороде, а по городам и крепостям Новгородской земли. Возможно – если исходить из упоминаний гридей и огнищан в «Русской Правде», – у двух этих групп была какая-то специализация: огнищане отвечали за княжеские хозяйство и доходы, а гриди выполняли собственно военные функции, поэтому одни находились ближе к князю, другие – несли службу там, где это требовалось военно-стратегическими соображениями. Защита огнищан в «Правде Ярославичей» вирой в 80 гривен, а также способ перечисления в летописи– сначала огнищане, потом гридь– намекают на то, что первые статусом были выше вторых.

Так или иначе, уже эти данные о новгородской гриди/ гридьбе соответствуют идее о трансформации «большой дружины» в немногочисленные «гвардии» около князей и некие «milites secundi ordinis», размещённые по локальным военным центрам. Эта идея получает ещё одно подтверждение в информации, которую можно извлечь из новгородской берестяной грамоты с упоминанием гридей.

Грамота № 788, датируемая по археологическим показателям последней четвертью XII в., представляет собой распоряжение некоего вышестоящего лица нижестоящему с указаниями о распределении дани. От письма сохранился только отрывок, но именно в нём содержится интересующее меня упоминание. Автор письма распоряжается выдать жалованье по определённой схеме: «а гриди полъ третье (гривь)нѣ оклада же» – «а гриди две с половиной гривны жалованья же»[696].

Документ не оставляет никаких сомнений в том, что в конце XII в. в Новгороде или Новгородской земле жила какая-то «гридь», получавшая жалованье («оклад»), и тем самым позволяет перебросить мостик к тем самым Ярославовым гридям, получавшим от него тысячу гривен. Сопоставление тем более оправдано, что в берестяной грамоте, по всей видимости, речь идёт о выдаче «оклада» за год – во всяком случае, тут же присутствует распоряжение передать кому-то ещё «лоньскую гривьну», то есть гривну «прошлогоднюю»[697]. Очевидно, дань, как и при Ярославе, собиралась – а значит, и раздавалась на жалованье – из расчёта по годам.

Не случайным в тех связях, которые выстраиваются, оказывается и размер «оклада», который полагался гриди– две с половиной гривны. Это ровно половина тех пяти гривен, которые князь предлагал своему отроку или гридину, – в соответствие с тем, как выше предлагалось интерпретировать текст «Предисловия к НС». Снижение жалованья княжеским военным слугам в два раза за сто лет с конца XI в. к концу XII в. вполне естественно, если исходить из предложенной схемы трансформации «большой дружины» и видеть её «осколки» в гарнизонах новгородской «гридьбы» (аналогичных галицким «оружникам») конца XII – начала XIII в. Очень скромный размер жалованья заставляет думать, что выплаты наличными занимали в конце XII в. уже незначительное место в обеспечении гридей. Опираясь на позднейшие аналогии (например, порядок обеспечения стрелецкого войска в Московском государстве в XVI–XVII вв.), можно предположить, что большую роль играли выдачи натуральных продуктов из княжеских доходов, привилегии в занятиях торговлей и ремеслом (отсюда, может быть, связь с купцами) и – что́ для XII в. уже вполне возможно – наделение землёй.

Есть ещё два известия Н1Лс/Н1Лм с упоминанием гриди/гридьбы вместе с огнищанами и купцами. Они более кратки и менее информативны, чем известие, рассмотренное выше, но ни их содержание, ни контекст не мешают интерпретировать их в соответствии с той точкой зрения, которая представляет как гридь, так и огнищан с купцами элементами княжеской системы управления Новгородской землёй. В статье под 6674 (1166) г. говорится о встрече представителей Новгорода в Луках с киевским князем Ростиславом, сын которого Святослав в это время правил в Новгороде (в действительности встреча произошла в 1167 г.). В чём был смысл совещания, не говорится, зато раскрывается состав новгородского посольства: «приде Ростиславъ ис Кыева на Лукы и позва новгородьце на порядъ: огнищане, гридь, купьце вячыпее»[698]. Об этом же событии упоминает киевская летопись в составе ИпатЛ в статье под 6676 г. Здесь сообщается, что Ростислав встречался в Луках с сыном Святославом «и с новгородци», а встреча закончилась тем, что «целоваша новгородци хр(е)стъ к Ростиславу на том, якоже имъ имтуги с(ы)на его собѣ кн(я)земъ, а иного кн(я)зя не искати, оли ся с ним см(е)ртью розлучити», то есть новгородцы дали обязательство признавать Святослава своим князем до его смерти[699].

Б. Н. Флоря, сопоставив два летописных известия об одном и том же событии, заключил, что поскольку «речь шла об очень важном политическом соглашении, предусматривавшем пожизненное правление в Новгороде Святослава Ростиславича», то в нём участвовали представители двух важнейших социальных слоев города – «дружины» (огнищане и гридьба) и «торгово-ремесленных кругов» (купцы)[700].