Возмездие - Семен Цвигун

— Добре. Вызывай самолеты. — Млынский расправил под ремнем гимнастерку, натянул поглубже фуражку. — Ну, пошли, Ерофеич?

— Пошли потихонечку, — кивнул сержант, забрасывая на плечо автомат.

Млынский стал спускаться вниз к дороге, мимо залегших за камнями бойцов, чьи автоматы, противотанковые ружья и огнеметы были нацелены на колонну.

Фон Хорн молча наблюдал из машины, как не таясь, в открытую направлялись к дороге два человека в советской военной форме.

— Ну вот и все, — сказал офицер, сидевший рядом с шофером.

— Где мы находимся? — спросил второй.

— Недалеко от города Югендштадта, — сказал первый.

К машине подошел группенфюрер Вольф. Фон Хори приспустил стекло.

— Это не американцы, — сказал эсэсовец.

— Вижу.

— Что вы намерены предпринять, господин командующий?

— Этот вопрос я мог бы задать и вам, группенфюрер. Вы же отвечаете за охрану колонны.

— Их тут не может быть много. Надо вступить с ними в переговоры, выиграть время, а я немедленно вызову подкрепление.

— Это было бы неплохо.

— Я отдам приказ подготовить к взрыву спецмашины с компонентами атомного оружия.

— Тоже разумно, Вольф. Действуйте!

Вольф покосился на приближающихся Млынского и Ерофеева и отошел от машины.

Навстречу Млынскому вышел офицер, сидевший рядом с шофером. Отдав честь, сказал:

— Полковник Берг. С кем имею честь, и что вам угодно?

— Командир отряда особого назначения полковник Млынский. Вы окружены. Впереди — завал, мост позади вас взорван. Предлагаю во избежание ненужного кровопролития сложить оружие.

Услышав фамилию Млынский, фон Хорн вытянул шею и смотрел на легендарного русского полковника широко раскрытыми глазами.

Ерофеев добавил ворчливо:

— Сдавайтесь к едреной матери, а то посшибаем вас, как тараканов с подоконника…

Фон Хорн вышел из машины и теперь в упор разглядывал русского полковника.

— Вы Млынский? Не может быть…

— Какие у вас есть основания не верить мне, господин генерал-полковник фон Хорн?

Фон Хорн промолчал.

В это время из-за гор вынырнули краснозвездные самолеты и с ревом прошли над колонной.

Солдаты выпрыгивали из грузовиков, разбегались, прячась за камни.

Самолеты разворачивались для нового захода.

Из-за гор волна за волной развернутым строем, с криками «ура», с автоматами наперевес стали быстро спускаться к колонне красноармейцы, командиры отряда Млынского и чехословацкие партизаны.

Фон Хорн покосился на самолеты, потом перевел взгляд на бегущих к колонне бойцов и партизан.

— Я вам верю, полковник, — сказал фон Хорн и обернулся к своему офицеру. — Передайте приказ: сложить оружие, Берг…

В колонне неожиданно грохнули взрывы и вспыхнуло несколько крытых грузовиков. Откуда-то снизу, где бушевало пламя, донеслись проклятия и стоны, беспорядочная стрельба…

Ерофеев направил автомат на фон Хорна. Берг тоже потянулся к кобуре.

— Прекратите панику, Берг! — заорал фон Хорн, — Это Вольф взорвал спецмашины с компонентами для атомного оружия!.. — И он первый бросил к ногам Млынского свой пистолет.

В штаб отряда вошел майор Воробьев и доложил Млынскому:

— Товарищ полковник! Недалеко от нашего городка, в горах, красноармейцы освободили лагерь вывезенных из нашей страны детей дошкольного и школьного возраста, на которых фашисты проводили разные опыты. Страшно смотреть на их изможденные, высохшие, недетские лица…

Млынский вздрогнул, быстро встал.

— Сколько километров до этого лагеря?

— Километров тридцать — тридцать пять, не больше.

— Поехали, — проговорил Млынский и, надев фуражку, вместе с Воробьевым вышел из штаба.

Концентрационный лагерь находился в горах, на широком плато. Он обнесен двухметровым забором из колючей проволоки. Посреди лагеря, на солнцепеке, расположились в ряд десять приземистых деревянных бараков. В них на сбитых из досок нарах жили дети, вывезенные из Советского Союза. Рядом — большое, светлое, каменное, опрятное здание. Это больница, в которой фашистские «врачи» брали кровь у детей, проводили на них разные эксперименты, изможденных детей умерщвляли и отправляли в крематорий.

Стоит солнечный день. Набегающий с гор ветерок приносит прохладу. В освобожденном Красной Армией концентрационном детском лагере полным ходом идет работа по санитарной обработке детей. Прямо во дворе солдаты-парикмахеры стригут под машинку слипшиеся, завшивевшие детские волосы. Тут же в специальных автомашинах-банях медсестры и санитары снимают с них лагерные робы, моют, одевают их в новую детскую одежду, обувают и направляют на питательный пункт, который расположился у больницы под вековым дубом. Из дымящихся стоящих в ряд походных кухонь проворные повара черпаками наливают в солдатские котелки вкусный, приятно пахнущий борщ, накладывают в тарелочки гречневую кашу, кладут на нее по ломтику белого хлеба и вручают выстроившимся в ряд к кухням изможденным детям. Получив обед, они отходят в сторону, садятся за наспех сбитые солдатами из досок столы и жадно поглощают пищу.

Машина въехала в лагерь, остановилась возле комендатуры. Из нее вышли полковник Млынский и майор Воробьев. Увидев их, к ним подошел стоявший у комендатуры средних лет офицер и, приложив руку к пилотке, представился:

— Главный врач сангруппы по эвакуации детей подполковник медслужбы Виноградов. Чем могу служить, товарищ полковник?

Млынский поздоровался с ним.

— Мы хотим осмотреть лагерь.

— Пойдемте, я покажу вам, как издевались над нашими детьми фашистские головорезы, — отозвался Виноградов, и они все вместе пошли по лагерю.

Млынский с болью в сердце смотрел на сидевших, лежавших на земле и бревнах худеньких, с бледными лицами, в лагерных робах с номерными знаками на груди детей, дожидавшихся очереди на стрижку. Он подошел к ним и спросил:

— Ребята, вы откуда? Из каких городов и сел?

Веснушчатый, лет двенадцати, мальчик, ласково взглянув на полковника, ответил:

— Я — из Минска, мой папа — партизан.

Черноглазая, лет пяти, девочка пролепетала:

— Я хочу к маме, — и расплакалась.

— Как тебя звать? — поглаживая ее по головке, спросил Млынский.

— Наташа, — несмело ответила девочка и снова расплакалась.

— Успокойся, Наташа, мы найдем твою маму, — проговорил Млынский и отошел от детей.

Остроносый, высохший, голубоглазый, лет восьми, мальчишка, не спускавший глаз с Млынского, вдруг вскочил с бревна и бросился к нему, выкрикнув:

— Папа, папа Ваня! Я — Володька!

Млынский, подбежав, подхватил мальчишку, поднял, взглянул ему в лицо и, покрывая его поцелуями, задыхаясь, проговорил:

— Володька!.. Сынок мой!.. Как я рад, что ты нашелся! — И из его глаз покатились слезы.

— Я тоже, — крепко обнимая за шею Млынского, пересохшим голосом прохрипел Володька.

Последние бои в Берлине…

Знамя над рейхстагом…

Обугленный труп Гитлера…

Подписание капитуляции в Карлхорсте…

Закопченные стены рейхстага, где рядом с другими расписался Ерофеев: «Ни хрена, дошли всем чертям назло. Фашистская Германия разгромлена. Возмездие свершилось. Старшина Ерофеев с Волги».

Внизу стояли и улыбались, глядя на эту надпись, Млынский, Канин, Хват, Карасев, Воробьев, Бейсамбаев, Бондаренко, Катя Ярцева и другие…

Возвращались на двух машинах. Пробирались по улицам, объезжая завалы и еще дымившиеся дома. И везде, куда ни глянь, — щебень, битый кирпич, стекла и белые флаги. Шли навстречу колонны пленных немецких солдат и офицеров.

В Веймаре было тихо и чинно. Целехонькие виллы прятались в зелени садов.

— Буржуям и тут везет, — сказал Ерофеев. — Уцелели, сучьи дети!

— Ну, я думаю, ненадолго, — усмехнулся Канин.

И тут из подвала одного из домов раздался выстрел фаустпатрона. Вторую машину перевернуло. Отлетело и покатилось колесо… Шофер был убит, а Ерофеева взрывом отбросило в сторону.

Из первой машины ударили по подвалу автоматные очереди, потом туда полетели гранаты…

Катя Ярцева и Млынский склонились над Ерофеевым. Тот, тяжело дыша, силился улыбнуться.

— Вот… где нашла…

— Немедленно в машину! — приказал полковник. — В госпиталь!

— Подожди, Петрович, — сказал Ерофеев. Он увидел, как из подвала вывели человека в кожаном пальто и хрупкого мальчишку лет двенадцати. Это были унтерштурмфюрер Рот и Иоганн Бютцов. Их подвели ближе.

— Ты стрелял по машине? — спросил Рота, преодолевая боль, Ерофеев, и полковник перевел вопрос по-немецки унтерштурмфюреру. Тот молчал.

— Я, — сказал тихо Иоганн.

— А, змееныш! — Хват стиснул зубы.

— Почему ты стрелял? — спросил мальчишку Ерофеев, и полковник тотчас же перевел.

— Он сказал мне: стреляй, — ответил Иоганн и заплакал.

— Ты… не сам? — спросил эсэсовца Ерофеев, тот отвернулся.

Бондаренко взвел затвор автомата.

— Погоди, — сказал Ерофеев. — Иван Петрович… отпусти пацана… — И затих.