Почувствуй это снова - Ольга Вечная

«Завтра должно быть лучше. Немного потерпи, Юля, надо».

«Знаю. Перетерпеть не проблема что угодно. Я просто... Матвей, очень боюсь за него».

Сжимаю телефон. Вдох–выдох.

«Я боюсь за вас обоих».

«Я очень сильно его люблю. И тебя, и его. Вы оба мои».

Скриплю зубами. А вы — мои.

Пишу:

«Я с тобой. Пиши в любое время днем и ночью обо всем. Будем бороться до последнего».

«Да!»

«Без боя маленького не отдадим».

«Я буду».

Лучше Юле на следующий день не становится. Целые сутки ада и борьбы с бешеной температурой. Телефон в руке круглосуточно, там пачки сообщений, и не одного с положительным окрасом. После обеда подключают второй антибиотик.

Юлины родители лежат дома мертво. У них на попечении еще и второй ребенок тети Гали, который, как позже выясняется, уже успел переболеть и теперь мается от скуки, пока остальные помирают. Он–то и принес заразу в семью, которую потом с подачи матери привезли сначала в поезд, потом в этот дом.

Юлин отец мне пишет:

«Матвей, я не могу встать. Мне сорок три, я прожил половину жизни, но такого еще не было. Десять минут настраиваюсь, чтобы доползти до туалета».

Блть. Я сразу о Юле своей — бедная девочка.

«Говорите, что купить. Привезу», – отправляю ему.

«Спасибо!»

«Не за что».

От госпитализации Юлины родители отказываются, участковый врач назначает лечение. Я в аптеку, потом в магаз. Пакеты привожу, звоню, после чего отхожу на безопасное расстояние. Едва дверь открывается, сбегаю по лестнице. Вот такая, мать ее, волшебная фея доставки.

Следом домой. В инфекционке кормят не очень, поэтому варю бульон, завариваю особый облепиховый чай по маминому рецепту, всё это по термосам. Делаю бутеры. Покупаю кое–какие вещи по списку. Кладу в пакет пару своих футболок. Всё это бесполезно и выздоравливанию не способствует, но нельзя же ничего не делать!

На первом этаже больничного корпуса надеваю маску. Поднимаюсь по лестнице.

Юля спускается медленно. Держится за перилла. Ее, блть, шатает натуральным образом. Бледная как стена. Волосы как попало сцеплены на затылке. На пол–лица маска. В халате и шлепках. Едва живая, Господи. Лодыжки и запястья тонкие, как у куклы. Глаза покрасневшие, диковатые, больные.

Я не думал, что всё настолько плохо. Беззвучно ругаюсь матом.

– Не подходи, – тихо хрипит она, трогает горло. – Я заберу сама. Спасибо.

– Как ты, малыш? – не своим голосом.

Улыбается, храбрится. Показывает жестом, что более–менее. Саму мотает из стороны в сторону. Распрямиться не может, хотя осанка у нее как у балерины.

Пульс разгоняется. Я хочу увезти ее отсюда, обнимать и жалеть без остановки. Но в данном случае антибиотики полезнее. Усилием воли заставляю себя стоять на месте.

– Если завтра температура вновь поднимется, то будут консилиум собирать. Что–то я их напрягаю, Матвей, – с улыбкой. – Свалилась как снег на голову беременная под праздники.

– Твои там тоже в лежку. Хороший вирус, убойный я бы сказал.

Берет пакет, отшатывается.

– Не подходи. Не надо меня трогать.

– Малыш, обниму крепко. Иди, – развожу руки, приглашая.

Качает головой. Отшатывается. Рукой блок.

– Быстро. Давай, ну же, – зову настойчивее.

Знаю, что ей надо. Одна совсем. Маленькая домашняя девочка. Юля ни разу не лежала в больнице, да и вообще к врачам редко обращалась. Она не готова к таким испытаниям.

– Я нормально, – сжимает кулак, показывает, что держится. – Скоро поправлюсь и выберусь отсюда. Всё будет хорошо. Мы с малышом крепкие. Не читай дичь в сети, это не про нас. Пиши мне. Ты мой самый любимый. Самый любимый человек на свете.

Прижимает пакет к груди и бежит наверх, в палату. Спускаюсь, плетусь к остановке. Тут недалеко, тачку дольше прогревать.

Настроение убитое. Еду в автобусе, смотрю сквозь заледеневшее окно и злюсь. Зубы сцепляю, аж скрипят. Сердечные клапаны грохочут в быстром ритме — весь организм напряженно работает. Пялюсь на улицу, людей, машины. Злюсь.

Почему именно она?

Почему именно моя девушка и сейчас? Я не суеверный. Да, мы этого ребенка не хотели. Были не рады. Но он уже есть. И это другое! Когда он есть, его уже в планы включили, жизнь перестроили.

Не хочу перестраивать ее обратно. Мне так нравится.

Вновь жуткое ощущение потери — пустота черная, непроглядная. Глаза закрываю и проваливаюсь.

Потерпеть. Немного потерпеть.

Маюсь. В квартире из угла в угол. Хорошие новости, пожалуйста. Хоть какие–нибудь!

Сука.

На телефон падает:

«Матвей, мне хуже».

Откладываю мобильный, злюсь так, что едва не лопаюсь. Читаю потом:

«Они там носятся вокруг, что–то решают. Всё плохо. Уже не чувствую себя беременной, все признаки пропали. Жить не хочу. Прости меня».

«Без паники. Что говорят?»

«Вызвали рентгенолога, ждем. Не могут понять на что пошло осложнение. Если что–то случится со мной, помни, что я тебя очень сильно люблю. Очень сильно».

Качаю головой. Дура. Ну какая дура!

Злость накрывает волной и утаскивает в пучину отчаянной жажды мести. Порыв — поехать к этой тете Гале с низкой социальной ответственностью и вытрясти из нее, нахрен, всё душу! Поперлась с больным ребенком, в поезде всех заразила и мою беременную! Да что у нее в тупой башке? Она понимает, что этот малыш отлично развивался, что он результат любви, что я его и его мать до смерти обожаю?!

На Юлиных родителей тоже злюсь, но больше — на себя самого. Вот зачем я говорил Юле в глаза, что ничего не чувствую? Это ведь сраная ложь. Не было такого ни одной секунды моей жизни.

Хочется крушить, орать, драться. Хочется какую–то деятельность развести, чтобы не ощущать себя бесполезным. Сейчас всё от Юли зависит, от сил ее организма.

Сука–а–а.